Встал благоразумный брат и пошел в город вместе с страстным братом.

Идти им было трудно, ибо путь был не мал, а страстный «бежа скоро», и как пришел в город, – сейчас же «скочи в ограждение садовное», откуда неслися «плесканья и песни» и виделись женские лица и плещи. А благоразумный брат сел на пыльной дорожке пред этим «ограждением», набрал горстями земляной пыли, зарыдал и стал насыпать себе пыль на голову.

Люди, проходя, спрашивали его: о чем он плачет? А он им отвечал по правде: «Любимый брат мой, долго живший чистою жизнью, вошел вот туда, в садовное ограждение». Люди над ним смеялись, говорили: «Что же тебе? Иди и ты туда же и повеселись там вместе со всеми с нами». И сами туда же входили, а благоразумный брат все сидел в пыли и все плакал.

Так прошла целая ночь, а брат, «вскочивший в ограждение», все еще не выходил оттуда, пока на небе засветился новый день, и тогда вывалила из «ограждения» большая толпа мужчин и все шумели и ссорились, и в их-то беспорядочном обществе находился страстный брат, с бледным лицом, помятыми волосами и угасшим взором. И чуть только страстный брат вышел, – благоразумный брат вскочил и бросился к нему с радостью и заговорил:

– Для чего ты так долго там оставался! насилу я тебя дождался! Хорошо, что ты наконец вышел: конечно, ты видишь теперь, как это гадко, и может тебя погубить. Пойдем скорее отсюда назад в нашу пустыню!

– Ax, отстань ты пожалуйста! – отвечал страстный брат. – Это совсем не так гадко, как ты воображаешь. Мне там, напротив, очень понравилось, и я ни за что теперь не пойду в пустыню, а ты, если хочешь, уходи. Я тебе не препятствую.

Как благоразумный брат ни уговаривал страстного – все оказалось безуспешно: страстному так понравилось в «ограждении садовнем», что он совсем пришел в исступление и уже не боялся ни суда божия, ни вечных мук, и ни за что не хотел возвращаться с благоразумным в пустыню. Он слушал благоразумного молча, а сам в себе только и помышлял о том, чтобы как-нибудь поскорее скоротать день, а потом опять попасть в ограждение, об удовольствиях которого он чем больше думал, тем большую к ним чувствовал несытость.

Видя такое страшное исступление несчастного, благоразумный брат перестал его и уговаривать идти в пустыню, но опять стал вопрошать самого себя: можно ли ему оставить друга и брата в таком неистовстве? и, обдумав дело с разных сторон, благоразумный брат увидал, что тот без него тут и погибнет в беспутстве, и решил сам с ним оставаться, пока над тем пройдет это «обладание».

Но чтобы жить в городе и при том еще веселиться в «ограждении», надо было иметь деньги, а у пустынных братьев запасных денег не было, и вот они стали оба наниматься на работы. И оба работали во всю силу, как благоразумный, так и страстный, а вечером страстный брат забирал себе и свой заработок, и заработок своего благоразумного брата и ночью все это истрачивал на свои удовольствия в «ограждении». Благоразумный же брат не жалел этого и о деньгах своих со страстным не спорил; но он жалел его, что тот так нравственно пал и всякий день все глубже и глубже погружается в смрадное болото порока, о котором благоразумный брат сам не имел никакого познания и изумлялся силе греха, так страшно возобладавшего над братом. Но при всем этом он верил, что любовь его как-нибудь спасет одержимого, и когда страстный входил в «ограждение», благоразумный садился при дорожке против этого «ограждения», насыпал себе на голову дорожной пыли и горестно плакал.