Март и апрель прошли для Сергея Леонидовича в непрерывной работе. 18 марта он был единогласно избран в армейский и Молодечненский гарнизонный комитеты и стал одним из фронтовых «главноуговаривающих» — так теперь именовались офицеры, умевшие найти ключ к сердцам солдат, вникнуть в их требования. Так, 24 марта он до двух часов ночи «уговаривал и разговаривал» с представителями 445-го пехотного Темниковского полка 112-й пехотной дивизии, позиция которых сводилась к фразе «Воевать хотим, а на позицию не желаем». 31 марта по приказу командарма Марков отправился на позиции 2-го Кавказского армейского корпуса, в котором недавно «революционный» прапорщик 25-го гренадерского (703-го пехотного) Сурамского полка А. И. Ремнев во время митинга сместил командира, заслуженного генерала от артиллерии С. Мехмендарова, и «вручил» командование корпусом начдиву 51-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту В. О. Бенескулу Марков резко осудил поведение Бенескула, в лицо высказал генералу все, что о нем думает. А 2 апреля ему рассказали, что Бенескул застрелился, не пережив позора. «Мне в первый раз в жизни сказали, что я убийца, — записал в дневнике Марков. — Не выдержал, сделалось дурно, самосознание говорит, что я виновен. Не надо было говорить Бенескулу о некорректности его принятия корпуса из рук прапорщика Ремнева. Я должен был знать его слабость духа, воли, его мягкость. Вечером собрались все наши комитеты и многочисленная публика; я пришел и, заявив, что я убийца, просил судить меня. Через несколько времени за мной прибежали офицеры и солдаты с просьбой выслушать их постановление. Мое появление, чтение постановления, в котором говорилось, что я поступил как честный солдат и генерал, и мой уход — сплошная овация всего собрания».

Но оправдание не принесло Сергею Леонидовичу успокоения. 10 апреля он написал заявление об освобождении от членства в обоих комитетах. На душе становилось все тяжелее и тяжелее, вера в то, что удастся наладить простые и доверительные отношения между офицерами и солдатами, избавиться от «плохого» старого и вжиться в «хорошее» новое, таяла с каждым днем. 13 апреля Марков записал: «Я верю, что все будет хорошо, но боюсь — какой ценой? Мало говорить — война до победного конца, но надо и хотеть этого…»

Два дня спустя Сергей Леонидович после долгого перерыва получил назначение в строй, на должность командующего 10-й пехотной дивизией (37-й Екатеринбургский, 38-й Тобольский, 39-й Томский и 40-й Колыванский пехотные полки). Это назначение было связано с так называемой «гучковской чисткой», которую переживала армия в эти дни: военный министр Временного правительства А. И. Гучков избавлялся от «старорежимных» командиров, не проявивших за первые месяцы лояльности к новым армейским реалиям. Одновременно шло выдвижение тех, кто «воспринял требования момента». Прежний комдив 10-й дивизии генерал-майор Д. Т. Надежный ушел на 3-й армейский корпус, а его место досталось Маркову. Впрочем, никакими подвигами 10-я дивизия в краткий период его командования не блистала, занимаясь тем же, чем и весь фронт, — бесконечными митингами по любому поводу. 12 мая 1917 года, меньше чем через месяц после получения должности комдива, Марков снова вернулся в штаб. Но на этот раз его ждала святая святых действующей армии — Ставка Верховного главнокомандующего.

С августа 1915 года Ставка размещалась в белорусском городе Могилёве, который тогда называли Могилёвом-Днепровским или Могилёвом-Губернским — чтобы отличить от Могилёва-Подольского.