Ответное письмо Пущина показалось ей холодным, отвергающим ее любовь.

«Мне сдается, что я прежняя церемонная тебе больше нравилась. Ну что же? Разлюби меня, если можешь. Отбрось, откинь от своего сердца: ведь я не обманывала тебя; я говорила и говорю прямо, что я не стою твоей любви…».

Следующее письмо из Ялуторовска несколько утешило ее.

«Ты непостижимое создание, — писал Пущин. — Заочные наши сношения затруднительны. Я с некоторого времени боюсь с тобой говорить на бумаге. Или худо выражаюсь, или ты меня не хочешь понимать, а мне, бестолковому, все кажется ясно, потому что я уверен в тебе больше, нежели в самом себе… Прости мне, если всякое мое слово отражается в тебе болезненно…

Таню… я и люблю! Неуловимая моя Таня!..

Странное дело! Таня со мной прощается, а я в ее „прощай“ вижу зарю отрадного свидания!.. Мне кажется, что я просто с ума сошел, — меня отталкивают, а я убеждаюсь, что — ближе, нежели когда-нибудь, и все мечтаю!..

Верь мне, твоему заветному спутнику! Убежден, что мы с тобой встретимся…

Не верю тебе самой, когда ты мне говоришь, что я слишком благоразумен… Власть твоя надо мною все может из меня сделать. Пожалуйста, не говори мне об Онегине. Я — Иван и ни в какие подражания не вхожу…».

Наталья Дмитриевна томилась, не находила себе места. Наконец созрело решение.

— Маша, — сказала она Марии Францевой, дочери тобольского чиновника, давно жившей в семье Фонвизиных и пользовавшейся полной доверенностью, — я еду к нашим, за Урал.

— Ведь нельзя! С полицией вернут!

— Я все обдумала. Сейчас правительству не до меня, все заняты коронацией. Нашему полицмейстеру сообщу, что еду в костромские имения. Ты одна будешь знать, что я в Ялуторовске.

Наталья Дмитриевна собралась в один день. В Москве только переночевала. По случаю пребывания в древней русской столице нового императора Александра II, сменившего на престоле умершего Николая I, и подготовки коронационных торжеств город кишел полицией и военными, как будто их согнали сюда со всей России.

Наутро коляска Натальи Дмитриевны, миновав заставу, выехала на Владимирский тракт, называемый народом попросту Владимиркой.

В Ялуторовск прискакали в одиннадцать часов ночи. Наталья Дмитриевна велела ехать на постоялый двор, но, когда проезжали мимо дома Пущина, она увидела свет в окне и приказала остановиться.

Все в доме было по-прежнему, все так же, как и тогда, когда они приезжали с Михаилом Александровичем и останавливались у Пущина.

Проговорили всю ночь. Вспоминали былое, поминали ушедших навсегда…

В эту ночь о том, что, собственно, заставило Наталью Дмитриевну приехать в Сибирь, не было сказано ни слова.

На следующий день Пущин получил письмо от родных из Петербурга. Он выбежал из своей комнаты в гостиную взволнованный, радостный.

— Наташа! Наташа! Наталья Дмитриевна! Вот тут пишут, что в связи с коронацией нам готовится всепрощение с возвращением прежних прав дворянства! Мы сможем вернуться в Россию!

Иван Иванович расцвел. Остальные из Ватаги Государственных Преступников, как называл Пущин товарищей, отнеслись к полученному известию сдержанно: слишком много их было, не оправдавшихся слухов, не сбывшихся надежд…

Вечером, когда все разошлись и Пущин с Натальей Дмитриевной остались наедине, он сказал:

— Согласитесь выйти за меня замуж… Поверьте, я все это гораздо прежде и давно обдумал, но не говорил и не намекал вам потому, что по обстоятельствам не видел возможности к исполнению…

Наталья Дмитриевна смутилась, возразила:

— А люди-то что скажут? Ведь нам обоим около ста лет…

Иван Иванович улыбнулся:

— Не нам с вами говорить о летах.