Как-то всё запутанно было: переходы, лестницы, повороты; двери в помещения вели низкие, и нужно было пригибаться. Такие в крепостях да в монастырях делали. Стена толстая, проход в одного человека; через дверь пройти можно было, только изрядно согнувшись. А ведь для дела сделано! У такой двери один воин оборону от множества врагов держать сможет, тюкай только боевым топориком или саблей по подставленной шее. И винтовые лестницы в башнях с такой же целью закручивались только по часовой стрелке — чтобы обороняющемуся удобно было правой рукой работать.
Стрелец Василий довёл Никиту до двери.
— Погодь здесь.
Сам постучал, вошёл и тут же появился с молодым боярином.
— Знакомое лицо! Никак — Никита-лекарь! Доброго здоровья!
— И тебе не хворать.
— Василий, ты ступай. А что, Никита, разве государь тебя к себе призывал? Здоров он вроде.
Никита поднял руку с царским подарком. Боярин увидел, кивнул:
— Знакомый перстенёк. Так с чем пожаловал?
— Просьба к нему.
— Да ну?
Боярин задумался. Перстенёк царский — как пропуск-«вездеход». Только ведь и просьба личная. Как бы от государя не влетело.
— Испрошу, — боярин исчез за дверью.
А Никита разглядывал мозаику на окнах да изразцы на голландской печи.
Дверь приоткрылась.
— Иди, примет.
За дверью оказался коридор. Перед дубовой створкой боярин остановился.
— Шапку отдай, как войдёшь — поклонись.
— Да знаю я! — не скрыл досады Никита.
— Это я так, для порядка.
Никита отдал суконную шапку боярину и вошёл.
В комнате царя пахло благовониями, тихо потрескивала лампадка перед иконами.
Никита перекрестился на образа, потом повернулся вправо.
За деревянным столом сидел Алексей Михайлович в расшитом домашнем халате и с любопытством смотрел на гостя.
Никита отвесил глубокий поклон:
— Здрав буди, государь.
— Рад видеть, Никита-лекарь. Давненько мы с тобой встречались. Дай Бог памяти — года полтора?
— У тебя хорошая память, государь.
— Зато ты с персидской игрой долго тянул, — укорил царь.
— Беда у меня была, государь. Жена и тёща от моровой язвы померли, дом сожгли — на пепелище вернулся. Сам в монастырь ушёл в Астрахань — не до игр было.
— Ведаю уже. Разыскивал тебя — нужда великая была.
— И я ведаю о твоей беде, государь. Прости, вернуться не успел, на два дня опоздал только.
— Видно, так Богу угодно было. Зато князя Елагина игре выучил, он меня пока обыгрывает.
— Навык с практикой приходит. Игра эта только с виду простая. Там думать надо, просчитывать на несколько ходов вперёд. Кто кого передумает — как в шахматах.
— Садись, Никита, — предложил царь.
Никита уселся на небольшую скамеечку. Тепловато в комнате. Своды низкие, оконца маленькие, стены тёмные, вишнёвого цвета. А государь какие-то бумаги читал до него, вон — на столе лежат.
— Ты бы, государь, несколько свечей рядом поставил. Темно в комнате, глаза испортишь.
— Верно, устают к вечеру глаза, иной раз такое чувство — как будто песку в них насыпали. Так что у тебя за просьба?
— На богомолье хочу. Прошу тебя — отпусти, думаю, за два месяца обернусь.
— Это куда же?
— На Соловки.
Царь нахмурился:
— Ты не старого ли обряда приверженец? Да нет вроде, тремя перстами крестился.
— В Куртяево урочище хочу завернуть — на воды целебные.
— Слыхал я про диковинку такую в моих землях, но не был там никогда. |