Через полчаса один из них принёс в деревянной бадейке ключевой воды и откланялся.

— Софья, ты иди, отдохни, — обратился к травнице Никита. — Мха мне оставь. Если повязка промокнет, запас мха нужен. За помощь спасибо.

Теперь Никита остался с пациентом один на один. Вымыв руки, он сменил забрызганную кровью рубашку. Эх, одноразовое операционное бельё сюда бы или хотя бы клеёнчатый фартук. А то ведь не настираешься, никаких рубах не хватит.

Князь постанывал, то впадая в сон, то приходя в себя. Таким пациентам обычно несколько дней кололи обезболивающие, да где их взять? А потчевать князя дурман-травой Никита боялся.

Устал он сегодня, на нервах несколько часов жил. Ни черта ведь ничего нет. Это счастье, что князь на столе не умер. Теперь — выходить!

Никита улёгся на соседнюю кровать. Периодически поглядывая на князя, он протягивал к нему свою руку и проверял пульс. Пульс частил немного, но наполнение было хорошее. Сердце у князя ещё вполне, должен выкарабкаться. Уже ночью лоб ему пощупал — немного горячий. Зная, что у князя после операции и после эфира во рту сохло, дал ему тряпицу, смоченную водой — пососать. А поить нельзя. И каждый час вставал, губы князю мочил.

— Пить хочу! — прошептал тот.

— Терпи, князь, нельзя тебе пока пить. Через три дня вволю напьёшься. А сейчас только тряпицу сосать, ты уж не обижайся. Чувствуешь себя лучше?

— Болит.

— Чего же ты хотел? Я у тебя в животе ножом ковырялся. Палец обрежешь — и то несколько дней болит, а тут живот. Камней у тебя в жёлчном пузыре полно было, воспаление. Промедлили бы ещё немного — и всё, конец.

— Благодарствую.

Князь забылся в тяжёлом сне. Прикорнул и Никита. Но как только князь стонал, он просыпался, щупал пульс, слушал дыхание.

Ночь тянулась долго.

Утром пришла Софья.

— Как тут у вас дела?

— Не сглазить бы, но пока нормально.

— Я кашки принесла, тёплая ещё.

— Князю нельзя, а я съем.

Никита вчера не обедал и не ужинал, и потому отчаянно хотел есть. Он ушёл на кухню и там умял котелок каши. При князе есть неудобно, дразнить только.

Не успел он доесть, как заявились бояре.

— Как здоровье Семёна Афанасьевича?

— Так князя зовут, надо полагать?

— Неуж не знаешь? Ну и глухомань у вас!

— Носы-то не задирайте…

— Как здоровье князя?

— Жив. Поглядеть на него можете, но не разговаривайте, слаб он ещё.

Бояре, стараясь не топать сапогами, прошли к кровати князя, поклонились. Князь, услышав рядом движение, открыл глаза:

— У меня всё в порядке, уже и болит меньше.

Никита про себя подумал, что князь кривил душой — болеть ещё должно сильно.

— Ты только скажи, Семён Афанасьевич, что тебе надобно? Вмиг доставим.

— Пить хочу и есть хочу, а лекарь не дозволяет, говорит — нельзя.

— Сейчас мы с ним поговорим.

Оба боярина пришли на кухню. В этот момент Никита облизывал ложку, доедая кашу.

— Ты что же, лекарь, сам ешь, а князя голодом уморить хочешь? — возмутился один боярин.

— Нельзя ему есть — даже пить нельзя, только губы смочить. Когда можно будет, я скажу.

У бояр пыл маленько остыл.

— Дня через три ему бульон куриный можно будет, а дальше — поглядим.

— А ехать когда можно?

— Думаю, не раньше чем через седмицу. А то, если возможность есть, на корабле, в карете трясти сильно будет. Для князя это плохо.

Бояре переглянулись, и один другому сказал:

— Надо корабль арендовать. Я займусь, а ты с кучером карету в Москву гони.