– Нельзя, – отрезал я. – Если вы после этого деретесь на улице, то нельзя!

– Так мы и не дрались, он, гад, сам к нам привязался, – гундосил второй.

– Ну, естественно, не дрались, – замечает дежурный. – В библиотеке заседали. Вон два свидетеля рассказывают, что вы все четверо культурно отдыхали…

Сбоку сидят женщина и старик, похожий на дворника. У женщины на лице написано большое нетерпение вступить в разговор, все раскрыть правосудию – как что было, кто виноват, кого следует наказать. С этими бабками‑свидетельницами – ух морока!

Но дежурный и сам их навидался на своем долгом веку и, как опытный дирижер, в последний миг коротким жестом успевает остановить ее: «Вас еще спросят!»

Действительно, глупость какая – почему же им было не пойти в библиотеку? Или в кино? Или с девчонками на танцы? В театр? В гости? Почему надо было надрызгаться как скотам и драться около кинотеатра «Уран»?

– Ну, хватит жеманиться, красны девицы! Давай рассказывай, как было дело, – велел я одному из избитых, тому, что помоложе.

– Да как, как… – начал он плаксиво. – Шли мы, как говорится, спокойненько после работы, промеж себя разговариваем, никого не трогаем. Этот – навстречу. Колька ему говорит: «Дай прикурить, друг…»

– А он мне папироской в рыло! – с визгом орет Колька, лопух с разбитой губой. – Вона, след остался! И нагло мне так еще смеется, хлебало щерит: что, мол, словил свой кайф?… Он, гад, думал, что я один…

Тихонов взял со стола рапорт дежурного, бегло просмотрел, спросил у худощавого:

– Что, Овечкин, правду они говорят?

Овечкин быстро и зло зыркнул на них:

– Врут! Все врут они, шпана подзаборная!

– Ну, конечно, они шпана, – заметил я – А ты Эйнштейн. Что дальше происходило?

Колька, шепеляво шлепая губой, которая все больше походила на велосипедную шину, сбивчиво повествовал:

– …Тут я, конечно, его оттолкнул, а он ка‑ак развернется! Ка‑ак даст! Ребята подбежали, а он, паскуда, и их стал месить приемами. Навтыкал нам, а тут граждане набежали, милиция на машине…

– Дал, значит, прикурить? – серьезно спросил Тихонов, продолжая просматривать документы и вещи, которые отобрали у задержанных.

– Он мне всю челюсть своротил! – со слезой сказал верзила.

Я спросил у женщины‑свидетельницы:

– А вы с самого начала драку видели?

– А как же! Разумеется! – Я только сейчас разглядел, что в руках у нее не муфта, а крошечный угольно‑черный шпиц. – Мы гуляли с Тэсей вечером, вышли из Даева переулка, тут я и вижу, как этот юноша, – она показала на Овечкина, – вдруг размахнулся и ударил рукой по лицу одного из этих молодых людей. Тот закричал что‑то, я не поняла, подбежали два других, или, может быть, они уже стояли рядом, я не придала тогда этому значения, и снова этот юноша их как‑то очень беспощадно ударил, раз‑раз, может быть, чем‑то… не знаю чем… и они повалились, тогда первый из них снова встал и сказал что‑то, и снова его свалил юноша…

– Спасибо, вы нам очень помогли, – остановил я ее.

И тут Овечкин шагнул к ней и свистящим шепотом спросил:

– Что же вы такое говорите, гражданочка? Вы же меня в тюрьму сажаете!

– Сядь на место! – оборвал его дежурный, а свидетельница, испуганно отодвигаясь в угол, забормотала:

– Что видела, то и говорю! Ишь, какой дерзкий!.