|
Он рассказывал о своей работе, о своем видении искусства, о влиянии на него других художников. Еще он писал, что его все чаще донимают головные боли. Присылал мне фотографии, сделанные Астрид, и я увидел, что он изменил прическу. Вскоре такую прическу будут носить битлы. Но при первом взгляде на его новую стрижку мы просто покатились от смеха. Ну и уродство. Чуть позже Джордж вдруг взял и подстригся точно так же. И постепенно все остальные тоже. Мы, конечно, не догадывались, какое значение эта деталь будет иметь для нашей дальнейшей карьеры. Только Пит стоял на своем и не соглашался расстаться с коком. Что само по себе многое говорило о наших отношениях. В то время у меня еще не было к нему никаких претензий, хотя он всегда держался на некотором расстоянии. Изображал такого погруженного в себя ударника, что очень нравилось девушкам. Но пока и речи не заходило о том, чтобы от него избавиться. Он все-таки хорошо играл. Ну вполне прилично, скажем так. К тому же благодаря его матери мы могли играть в принадлежащем ей клубе «Касба», что давало нам площадку для выступлений в Ливерпуле. Эта женщина много сделала для нас, хотя меня дико бесило, когда она называла «Битлз» группой своего сына. Это была моя группа.
Несколько месяцев спустя мы опять отправились в Гамбург. Здорово было вернуться в этот город. Нам удалось подписать контракт на очень выгодных условиях. Прошло то время, когда мы ночевали в бывшем сортире. Нас не покидало ощущение, что мы уже достигли славы, хотя сегодня, зная, что последовало потом, я могу сказать: мы лишь прикоснулись к зародышу славы. Но тогда нас распирало от радости. Тем более что в Гамбург мы полетели на самолете. Все, хватит часами трястись в поездах. Помню, когда мы поднялись в небо, я испытал счастье. В тот же вечер нам предстояло выступать на открытии нового клуба. Мы знали, что будем зажигать. Обсуждали репертуар, планировали, чем займемся, в общем — готовились оттянуться. Мне было так хорошо, что я совершенно забыл, что счастье и горе неразделимы.
Для меня наступила жизнь, о которой я всегда мечтал, — жизнь, состоящая из поездок и музыки. Мы вчетвером спустились по трапу самолета. Шли медленно, все в темных очках, и тащили свои инструменты. Мы озирались, ища Астрид и Стю. И вот я ее увидел — в одиночестве стоящую в уголке. Не заметить ее было легче легкого, но я отчетливо помню, что она прямо притянула к себе мой взгляд. Я ускорил шаг, уже понимая, что что-то случилось. Взглянул в ее застывшее лицо. Остальные шли чуть поодаль. Не помню, чтобы я сразу догадался, что Стю умер. Наверное, я просто подумал, что случилось что-то серьезное. Например, что он сбежал или бросил Астрид. Но тут она подошла ко мне, она казалась такой маленькой, с ее харизмой и властью надо мной. Но все это тоже умерло. Я крепко обнял ее; надо было как можно скорее выпустить на волю слова. Она сказала мне: он умер. Она сказала мне: он умер. Она сказала мне: он умер. Она три раза прошептала это, трижды ударив меня кинжалом в сердце.
Это было невозможно. Я не мог говорить. Не мог плакать. Она сказала мне, что он болел, что он чувствовал себя все хуже, все последние дни его терзали такие головные боли, что он кричал, не выносил дневного света и хотел выброситься из окна. Я был зол на Стю за то, что он не поделился со мной всем кошмаром этой боли. Он говорил, что неважно себя чувствует, но я и представить себе не мог, какую муку он переживал. Вот она, его утонченная деликатность — умереть молча. Астрид рассказала, что накануне он упал. Она решила, что это игра, шутка, но он упал и больше не поднялся. Кровоизлияние в мозг. Бывают такие смерти, которые кажутся ужаснее других. Бывают смерти, смириться с которыми нельзя. Судьба щедро одарила Стю. В двадцать один год он был гений. Я всю жизнь задаю себе один и тот же вопрос: «Почему на его месте не оказался я?» Я долго не выпускал Астрид из объятий, тут подоспели и остальные. |
