|
Я услышала, как он спускается по лестнице ровным, неторопливым шагом. От изумления, растерянности и страха кровь застыла у меня в жилах. Мне почудилось, что я вот вот сойду с ума; я заткнула себе рот платком, чтобы не закричать; затем усталость одолела меня, и я снова впала в состояние какого то гнетущего отупения. Среди ночи в комнате мне послышался шум. Я открыла глаза и, не понимая, что, собственно, происходит, увидела Леони, который нервно шагал взад и вперед, а также маркиза, который, сидя за столом, опоражнивал бутылку водки. Я не пошевельнулась. Вначале я и не пыталась вникать в то, что они тут делают. Но мало помалу долетавшие до меня слова дошли до моего сознания и приобрели какой то смысл. – Повторяю тебе, я его видел, уверен в этом, – говорил маркиз. – Он здесь. – Проклятый пес! – отозвался Леони, топнув ногой. – Пропади он пропадом, только бы от него избавиться! – Недурно сказано, – заметил маркиз. – И я того же мнения. – Он уже вторгается ко мне в спальню и терзает эту несчастную женщину! – А ты уверен, Леони, что ей это так уж неприятно? – Молчи, гадина! И не пытайся внушить мне подозрений к этой бедняжке. У нее ничего не остается на свете, кроме моего уважения. – И любви господина Генриета, – подхватил маркиз. Леони сжал кулаки. – Мы ее избавим от этой любви, – вскричал он, – и излечим от нее фламандца! – Ах, Леони, только не делай глупости! – А ты, Лоренцо, не делай подлости! – И ты называешь это подлостью? У нас, видно, разные представления о ней. Ты преспокойно сводишь в могилу свою Дзагароло, чтобы унаследовать ее состояние, и вместе с тем ты счел бы предосудительным, если бы я спровадил на тот свет врага, чье существование сковывает нас по рукам и ногам. Тебе кажется вполне естественным, несмотря на запрет врачей, щедро дарить свою нежность бедной чахоточной и тем ускорять конец ее страданий… – Иди к черту! Если этой исступленной угодно быстрее жить и вскоре умереть, к чему я буду ей мешать? Она достаточно хороша, чтобы находить меня всегда послушным, а я недостаточно люблю ее, чтобы ей противиться. – Какой ужас! – шепнула я, и голова моя снова упала на подушку. – Твоя жена как будто что то сказала, – заметил маркиз. – Она бредит, – отвечал Леони, – у нее жар. – А ты уверен, что она нас не подслушивает? – Нужно прежде всего, чтобы у нее достало силы нас подслушивать. Она тоже очень больна, бедняжка Жюльетта! Она не жалуется, она страдает молча. У нее нет двадцати горничных, которые бы ей прислуживали, она не платит любовникам за то, чтобы те потворствовали ее болезненным причудам: она умирает целомудренно, как святая, подобно искупительной жертве между небом и мною. Тут Леони присел на край стола и разрыдался. – Вот что делает водка, – спокойно заметил маркиз, поднося рюмку ко рту. – Я это предсказывал, выпивка всегда будоражит тебе нервы. – Оставь меня в покое, грубое животное! – воскликнул Леони и толкнул стол так, что тот едва не упал на маркиза. – Дай мне поплакать. Ты же не знаешь, что такое угрызения совести, ты не знаешь, что такое любовь! – Любовь! – произнес маркиз театрально, передразнивая Леони. – Угрызения совести! Какие звучные, какие высоко драматические слова! Когда ты отправишь Жюльетту в больницу? – Да, ты прав, – заметил Леони с мрачным отчаянием. – Поговорим об этом, так то лучше. Это меня устраивает, я способен на все. В больницу так в больницу! Она была так хороша, так ослепительна! Появился я – и вот до чего ее довел! Ах, я готов рвать на себе волосы! – Полно! – сказал маркиз, немного помолчав. – Не слишком ли ты сегодня расчувствовался? Ей ей, кризис тянется уж больно долго… Поразмыслим теперь здраво: ты серьезно решил драться с Генриетом? – Вполне серьезно, – отвечал Леони. |
