|
– Не слишком ли ты сегодня расчувствовался? Ей ей, кризис тянется уж больно долго… Поразмыслим теперь здраво: ты серьезно решил драться с Генриетом? – Вполне серьезно, – отвечал Леони. – Ты ведь серьезно намереваешься его убить? – Это другое дело. – Это совершенно одно и то же. Он не владеет ни одним видом оружия, а я отлично владею любым из них. – За вычетом кинжала, – отозвался маркиз, – и умения стрелять в упор из пистолета; впрочем, ты убиваешь только женщин. – Уж этого то мужчину я убью, – ответил Леони. – И ты полагаешь, что он согласиться с тобою драться! – Согласиться, он мужествен. – Но он не сошел с ума. Прежде всего он добьется, чтобы нас обоих арестовали, как воров. – Прежде всего он даст мне удовлетворение. Я намерен вынудить его на это. Я влеплю ему публично пощечину в театре. – А он ее вернет, назвав тебя обманщиком, мошенником, шулером. – Ему это придется доказать. Его здесь не знают, а у нас тут самое блестящее положение. Я выдам его за лунатика и фантазера. И когда я его убью, все подумают, что я был прав. – Да ты спятил, дорогой мой, – отвечал маркиз. – У Генриета есть рекомендации ко всем самым богатым негоциантам Италии. Семья его хорошо известна и пользуется доброй славой в коммерческом мире. У него лично найдутся, несомненно, друзья в городе или по меньшей мере знакомые, для которых его слова окажутся весьма убедительными. Он будет драться завтра вечером, предположим. Так пойми: дня ему хватит на то, чтобы сообщить двадцати человекам, что он дерется с тобою, ибо видел, как ты плутуешь в карты, а ты счел его вмешательство в твои дела неуместным. – Пусть он это скажет, пусть ему поверят, а я его все же убью. – Дзагароло выгонит тебя и порвет свое завещание. Вся знать закроет перед тобою двери, а полиция предложит тебе поволочиться где нибудь в других краях. – Ну что ж! Поеду в другие края. К моим услугам будет вся остальная часть земли, когда я избавлюсь от этого человека. – Да, но кровь его вспоит целый выводок обвинителей. Вместо одного господина Генриета тебя будет выслеживать весь Милан. – Боже! Что же делать? – воскликнул Леони с тоской. – Назначить фламандцу свидание от имени твоей жены и успокоить ему кровь добрым охотничьим ножом. Дай ка мне вон тот листок бумаги, я сейчас ему напишу. Леони, не слушая его, открыл окно и впал в глубокую задумчивость. Маркиз тем временем писал. Окончив, он окликнул приятеля. – Послушай ка, Леони, и скажи, умею ли я писать любовные записки: «Друг мой, я не могу вас больше принять у себя дома: Леони знает все и угрожает мне жестокими побоями. Заберите меня отсюда, иначе я погибла. Отвезите меня к матушке или упрячьте в какой нибудь монастырь. Словом, делайте со мною что угодно, но только вызволите меня из того ужасного положения, в котором я сейчас нахожусь. Приходите завтра к порталу собора, в час ночи, и мы сговоримся об отъезде. Мне нетрудно встретиться с вами: Леони проводит все ночи у княгини Дзагароло. Не удивляйтесь нелепому и почти неразборчивому почерку: Леони в припадке ярости едва не вывихнул мне правую руку. Прощайте! Жюльетта Ройтер». – Мне сдается, что письмо это составлено благоразумно, – добавил маркиз, – и может показаться фламандцу вполне правдоподобным, какова бы ни была степень его близкого знакомства с твоей женой. Слова, которые она недавно произнесла в бреду, обращаясь, видимо, к нему, заставляют нас с уверенностью предполагать, что он предложил отвезти ее на родину… Почерк неровен, и знает ли он руку Жюльетты или нет. – Посмотрим, – сказал Леони, наклоняясь над столом и пристально вглядываясь в записку. Лицо его было страшно и выражало поочередно то сомнение, то полную уверенность. |
