Крепкий, переслащенный чай окончательно прогнал дрожь у Крейга и поднял настроение всем остальным.

— Я должен вернуться в деревню, — сказал Вусаманзи. — Если придут солдаты и не застанут меня, у них могут возникнуть подозрения, они могут начать пытать моих женщин, издеваться над ними. Я должен быть там, чтобы защитить их, потому что даже машоны боятся моего колдовства. ^— Он поднял свою накидку, сумку и украшенный изысканной резьбой посох. — Вы не должны покидать пещеру. Вы рискуете быть обнаруженными солдатами, если покинете ее. Мои женщины придут послезавтра, принесут еду и новости о солдатах. — Он опустился на колени перед Тунгатой. — Оставайся с миром, великий принц Кумало. Мое сердце говорит, что ты — детеныш леопарда, упоминаемый в пророчестве, что ты найдешь способ освободить дух Лобенгулы.

— Возможно, я вернусь когда-нибудь со специальными машинами, необходимыми для того, чтобы добраться до места упокоения короля.

— Возможно, — согласился Вусаманзи. — Я совершу жертвоприношение и посоветуюсь с духами. Быть может, они снизойдут до того, что укажут мне путь. — Он остановился у входа в пещеру. — Я вернусь, когда станет безопасно. Оставайтесь с миром, дети мои. — Старый колдун ушел.

— Что-то говорит мне, что грядут тяжелые времена, — сказал Крейг, — и переживем мы их в этом не самом привлекательном месте.

Все они были активными и разумными людьми, и вынужденное заточение не замедлило сказаться. Они молча разделили зал на общую зону рядом с очагом и две частных зоны для каждой пары. Воды, стекавшей по склону скалы и собранной в глиняную чашку, было достаточно для удовлетворения всех их потребностей, включая омовения. Вертикальная шахта в конце одного из тоннелей служила естественным туалетом. Нечего было читать и не на чем было писать — от этого больше других страдал Крейг. Чтобы скоротать время, Сэлли-Энн стала брать у Сары уроки синдебеле и достигла таких успехов, что скоро смогла поддерживать простой разговор и бегло отвечать на вопросы.

Тунгата быстро восстановил здоровье за этот период вынужденного бездействия. Его худое тело пополнело и налилось жизненной силой, раны на лице и теле быстро зарубцевались. Очень часто он становился лидером долгих дискуссий у очага, и его безудержное чувство юмора, которое Крейг так хорошо помнил, не давало никому грустить.

Когда Сэлли-Энн с пренебрежением отозвалась о соседней Южной Африке и политике апартеида, Тунгата возразил ей с показной суровостью:

— Нет, Пендула, — Тунгата дал ей имя на синдебеле, означавшее «та, что всегда отвечает», — нет, Пендула, чернокожие африканцы должны не проклинать их, а благодарить буквально в каждой молитве! Ведь они могут объединить сотни племен одним призывом. Достаточно одному из нас встать и крикнуть «Расистские буры!», как все перестают лупить друг друга по головам и на мгновение мы все превращаемся в братьев.

Сэлли-Энн захлопала в ладоши.

— Хотела бы я посмотреть, как ты произнесешь такую речь на следующем заседании Организации африканского единства!

Тунгата одобрительно хмыкнул. Они становились добрыми друзьями.

— Кроме того, мы должны благодарить их за…

— За что? Скажи мне, — подбадривала она его.

— Там живут самые кровожадные ниггеры во всей Африке. Зулусы, косы и тсваны. Мы с машонами справиться не можем. Представь, что случилось бы, если бы на нас накинулись и банды с юга. Нет, начиная с сегодняшнего дня мой девиз — «Ни дня без поцелуя африканера».

— Не поддерживайте его, — взмолилась Сара. — Настанет день, и ему придется разговаривать с людьми, которые будут относиться к его словам серьезно.