|
Маленькая женщина, приятная, но совсем не соблазнительница. – Разве чужая боль может доставить удовольствие? – тихо спросила она. – Я стала шпионить только потому, что захотела внести свою лепту в дело установления мира. У меня были братья, полковник. Один из них убит под Москвой, другой погиб под пытками в плену у испанских партизан. Мне сказали, что он умирал двое суток. Это был мой младший брат Пьер, мечтавший стать художником. И еще у меня был муж. Он убит под Ваграмом за два месяца до того, как родилась моя младшая дочь. Вы участвовали в этой битве, полковник. Может быть, его убили ваши солдаты. – Довольно, мадам Сорель, – тихо сказал Ференбах, – мы оба достаточно настрадались. Я понимаю, что вы ненавидите Пруссию так же сильно, как я Францию. Вы удовлетворены? – Нет! – закричала она, боль пробилась сквозь рубцы на сердце, к которым она попривыкла с годами. – Я хочу увидеть конец ненависти. Если бы агрессором была не Франция, а Пруссия, было бы от этого легче моему мужу, если ему все равно пришлось бы погибнуть? Я хочу жить в мире, где мужья дочерей вместе с женами и детьми доживали бы до старости. Где мальчики, как мой брат, могли бы рисовать цветы и красивых девушек, которым писали бы глупые любовные стихи вместо того, чтобы умирать от ран. Элен с мольбой взглянула на немца, не зная, как еще растопить лед вокруг его сердца. – Нас, христиан, учат ненавидеть грех, но любить грешников. Я ненавижу войну и ту черную силу, что приносит ее на Землю, но если мы не научимся любить друг друга, нам никогда не остановить эту страшную карусель, пожирающую в горниле войны одно поколение за другим. – И вы думаете, что если я смогу вас полюбить, это положит конец войне? – Несмотря на сарказм, в вопросе слышалась надежда. – Я не знаю, полюбим ли мы друг друга. Возможно, между нами существует лишь физическое влечение, – сказала Элен со слезами на глазах. Она видела, как подействовали на него ее слова, и все же боялась, что сделала недостаточно. Ференбах жил в своем аду слишком долго, чтобы решиться распахнуть двери в жизнь. Голос ее надломился, но Элен все же довела мысль до конца: – Если даже двое простых людей не могут понять друг друга, что же говорить обо всем человечестве. Мы обречены вечно страдать от своих ошибок. Ференбах принялся мерить шагами комнату. Остановившись у столика, где рядом с закрытой Библией на серебряной подставке в изящной рамке стоял портрет милой белокурой женщины с ребенком на руках, он хрипло произнес: – Вы храбрая женщина. Может быть, женщины вообще храбрее мужчин. Если тело, не вынеся страданий, погибает, то с израненным сердцем человек может выжить и от этого стать еще более несчастным. Ференбах нежно дотронулся до портрета, затем с болью перевел взгляд на Элен. – Вы просите слишком многого, мадам Сорель. Боюсь, у меня не хватит сил справиться. Итак, она проиграла. Сморгнув слезы, Элен грустно сказала: – Нет, полковник. Женщины не храбрее вас, мужчин. Они просто глупее. С этими словами она пошла к двери, замешкавшись на минуту, чтобы промокнуть слезы платочком. – Что вы скажете обо мне хозяевам? – догнал ее вопрос полковника. – Я скажу, что вы совершенно чисты, но, боюсь, за вами все равно установят наблюдение. Прощайте, полковник, – сказала она, берясь за ручку двери. – Не думаю, что нам доведется встретиться еще раз. Ференбах быстрыми шагами пересек комнату и заглянул в лицо Элен, будто хотел запечатлеть ее черты в памяти. – Вы действительно очень храбрая женщина, – сказал он, целуя ей руку. В жесте этом не было романтичности, скорее грустное уважение. Полковник открыл дверь, и Элен заставила себя выйти с гордо поднятой головой, однако, оказавшись одна, бессильно оперлась о притолоку. Она так невероятно устала… Собравшись с духом, Элен прошла туда, где ожидала ее стража. |
