Кэсс утробно рычит:

— Ну и что! Мы уже прошли по одной тропе: она привела нас в тупик! В никуда! Нас с детства учили, что Лес Рук и Зубов бесконечен, значит, так и есть!

— А если это ложь? — уверенно и спокойно спрашивает Трэвис, по очереди глядя на каждого из нас. — Насчет тропы нам ведь солгали. Стражи регулярно обходили заборы и пополняли запасы, хотя Союз утверждал, что на тропу нельзя выходить никому. Никогда. Так, может, и у Леса есть конец?

— Мы должны вернуться, — повторяет Кэсс. Но плечи у нее опущены, лицо вытянулось от истощения, голос безжизненный. — Пожалуйста. — Она поворачивается к Гарри: — Пожалуйста!

Не найдя ни в ком поддержки, Кэсс разворачивается и медленно уходит по тропе прочь от нас. Но уже через несколько метров падает на колени и начинает рыдать. Ее громкие вопли подхватывают Нечестивые, столпившиеся у забора. Первым не выдерживает Джед: он встает и идет к ней. Кэсс поднимает руку, словно хочет его оттолкнуть, но он не позволяет, опускается рядом, сажает ее себе на колени и обнимает за плечи. В детстве он точно так же обнимал меня, когда я просыпалась среди ночи от кошмаров. Я отворачиваюсь, чтобы не расплакаться от этого зрелища. Как я скучаю по нашему детству, тем беспечным дням, когда меня пугали лишь чудовища из дурных снов, а брат всегда приходил на помощь…

Мы молча сидим, каждый глубоко погружен в собственный мир.

— А вдруг она права? — наконец спрашивает Трэвис. — Вдруг мы последние люди на свете? Единственные, кто спасся?

Ему никто не отвечает.

XXI

Остаток дня мы возвращались по своим следам и почти не успели продвинуться вперед по новому маршруту. На ночлег остановились рано: все выбились из сил. Вечером я покидаю группу и возвращаюсь к тому месту, где мы разминулись с Габриэль. Прошел всего день с тех пор, как я видела ее последний раз и нашла потом бирки, но, когда я подхожу к забору и вглядываюсь в Лес, красных всполохов нигде не видно.

Я сажусь на землю, прижимаю колени к груди и наслаждаюсь кратким мигом полного одиночества: скоро Нечестивые учуют меня и придут раскачивать забор. Редко удается посидеть возле него в тишине и попытаться представить себе жизнь до Возврата, до их неумолчных стонов.

Вдруг где-то сзади раздаются шаркающие шаги, и я резко оборачиваюсь. Это всего лишь Трэвис. Он молча садится рядом, выставляет перед собой больную ногу и принимается массировать место, где под кожей выступает кость.

Я кладу голову ему на плечо, и он целует меня в лоб. Это, несомненно, лишь нежный дружеский жест: мол, не бойся, я рядом. Но в ответ на его поцелуй все мое тело начинает пульсировать. Вокруг стоит абсолютная тишина, и можно подумать, что, кроме нас, на свете больше ничего нет: ни страха, ни смерти, ни ответственности.

Это уже не просто влечение — оно осталось в прошлом. Я нуждаюсь в Трэвисе всей душой и телом, яростно и свирепо, как никогда прежде.

Я встаю на одно колено и, взметнув подол юбки, разворачиваюсь к нему лицом. Он невольно оглядывается на тропу. Я хватаю его за подбородок и заставляю посмотреть мне в глаза.

Вдыхая затхлый, влажный воздух, я беру Трэвиса за плечи и крепко-крепко прижимаюсь к нему. А потом еще крепче… И еще. Я злюсь, что нас разделяет так много слоев одежды: они мешают мне поглотить Трэвиса целиком, все его существо. На мгновение я понимаю голод Нечестивых, их неистовое желание отведать живой плоти.

Руки Трэвиса уже в моих волосах, а губы так близко… так нестерпимо близко. Меня захлестывают воспоминания, сомнения и страхи, но я гоню их прочь, чтобы полностью раствориться в этом миге, где существуем только мы с Трэвисом.

Мы жадно дышим друг другом и никак не можем насытиться. А потом его губы легко касаются моих: словно лист ложится на озерную гладь.