— Ботинки снять придется, и сжечь, — предупредила ее, да потянулась к коже змеиной.

И пока горели огнем синим ботинки ведьмы недалече, сама Ульгерда с интересом следила за тем, как обрывок кожи змеиной в моих руках превращается в два разнородных предмета — алую шелковую ленту, и прядь каштановых светлых почти рыжих волос.

А после я протянула руку к моей личной поганке, из темно-зеленой сплетенной из изумрудной травы кошки, вытянулась ростком лиана, прикоснулась к моей руке. А я старалась не улыбнуться, когда передавала ей образ Анариона, стать, поступь, плечи широкие.

— Нравится он мне очень, подарок передай, — попросила я чащу.

И тут произошло невиданное — моя зараза росток отдернула, и головой кошачьей отрицательно покачала. Я чуть букетик из рук не выронила, а Заповедная чаща, моя Заповедная чаща, нахмурилась, по-кошачьи глаза прищурила, подошла, на задние лапки поднялась, передними к руке моей прикоснулась да и выдала мне образ. Охранябушкин! Без рубашки. И тот, между прочим, не просто так красовался на радость русалкам, которые толпой в три штуки уселись у меня на дворике, а окно рубил! Окно рубил! В моей избе! Окно!

— Да что ж он творит то, ирод окаянный?! — вырвалось у меня.

Чаща этого тоже не поняла, но зато показала мне другое — там русалки толпой в три хвоста, сидели и волосы расчесывали костяными гребнями, да все как на подбор — золотоволосая, шатенка и с волосами цвета воронова крыла. И щебечут-щебечут, а маг мой, тощий, поджарый, все рубит и рубит! Избу мою рубит!

— Так, все, неси подарок ведьмаку, — потребовала я.

Чаща на меня посмотрела с сомнением, внутренним взором на русалок… сравнила. Тяжело вздохнула, забрала букетик и помчалась нести его принцу. Потому что, по мнению чащи, и она этого даже не скрывала, русалки куда привлекательнее меня были, так что мне в плане архимага моего рассчитывать было не на что!

Проводила ее гневным взглядом, потому что… я и не рассчитывала на архимага, мне вообще никто не нужен, но обидно же! И куда водяной смотрит, почему у меня по двору русалки шатаются?!

— А ты гневаешься, — заметила проницательная Ульгерда.

— Русалки распустились, чаща не слушается, лес Заповедный разрастается, ведьмак не проученный шляется, маги королевские налетели, Изяслава ума лишилась, Славастена остатков совести! Есть с чего гневаться-то.

Ульгерда кивнула, но продолжала смотреть на меня пристально.

— А, говорят, леший у тебя знатный, — заметила словно невзначай.

И тут я чуть не сболтнула, что к лешему русалки и на триста саженей не подойдут, он у меня суровый да неприветливый, вот только… не такая уж я и дура, чтобы правду сболтнуть неосторожно.

— Хороший леший, — сказала сдержанно, — и мой.

Ульгерда понимающе улыбнулась, голову склонила.

Понять ее я могла, часто лесные ведуньи с лешим неразлучны становились, да только никому и никогда не скажу я, что мой леший человеком оборачиваться не способен больше. Искалеченный он ко мне пришел, что смогла, я сделала, но что я могла, ведунья необученная? Не станет мой леший человеком никогда и не родятся от него дети, от того и бесится моя чаща, с жиру бесится, не иначе!

— Спасибо тебе, — вдруг сказала Ульгерда.

Благодарить ей было за что — та гадость, что она на себя взяла, ей бы не ботинок стоила, а жизни — Ульгерда стара.

— Не за что, — улыбнулась грустно, — к ведьмаку у меня свои счеты, он на мою чащу позарился, в лес мой гостем незваным пришел, а ты мне ключ принесла, сердечная благодарность тебе.