— О чем ты говоришь? Я не знаю, что думать! У меня… я не могу… а ты не звонишь и не звонишь!

И Тепляков услыхал, как она всхлипнула. Внутри у него что-то дрогнуло, и он сам захлебнулся словами: — Я сейчас приду… милая, любимая, дорогая моя девочка!

Они расположились на диване в большой комнате. Машенька лежала у Теплякова на руках, будто обессилившая после рассказа о том, что произошло в ресторане. При этом новая история, случившаяся с Тепляковым, ее тронула значительно меньше. Впрочем может быть, исключительно потому, что он слишком скупо описал эту историю, придав ей характер несчастного случая, не вдаваясь в подробности, которые ему самому казались неважными.

А Машенька все еще живо переживала то, что случилось на ее глазах и с нею самою.

— И представь себе, — говорила она, заглядывая в глаза Теплякову своими страдающими глазами, наполненными густой синевой, — Владька на другой день пришел в школу так, будто ничего не произошло. И опять полез ко мне… в смысле: «Машка, привет! Ну ты даешь!» и все в этом роде. И я… я назвала его скотиной и дала ему по морде. При всех. Вот.

— Ну, ты у меня молодец, малыш! — воскликнул Тепляков, целуя ее тонкие пальчики. — А он что?

— А он… я думала — он ударит, а он открыл рот, побелел, а потом повернулся и ушел. Совсем ушел. С третьего урока. А ребята, Лешка и Толик, они в школу не пришли. И на другой день тоже. Тогда мы с Анькой Солонцовой пошли их навестить. Они рядом живут. У обоих сломаны носы, а синяки такие, что просто ужас — глаз не видно. Но разве так можно, Юра? — и она, уткнувшись лицом Теплякову в шею, снова заплакала.

Он гладил ее волосы, смотрел на разрисованное морозными узорами окно, за которым сгущался сумрак уходящего дня, и в голове его бродили мрачные мысли. Ему казалось, что кто-то из этих ребят — Алешка или Толик — займет его место в сознании Машеньки, в ее сердце, потому что они вместе уже почти два часа, а он ни разу ее не поцеловал, и она его тоже, и все ее переживания лишь о том, что случилось в ресторане. И каждый раз он будет встречать такой же испуганный взгляд ее серо-голубых глаз, и радостная улыбка больше не появится на ее губах.

«Что ж, — думал он обреченно. — Значит, не судьба. Уеду. Уеду к черту на кулички. На Сахалин. Или на Курилы. Устроюсь матросом на траулер. Там не понадобятся знания высшей математики, умение стрелять навскидку и на звук, и ничего из того, чему учили в училище, на полигонах и стрельбищах, в армии и в «Кристалле». А Машенька — она выйдет замуж за кого-нибудь, кто помоложе и обходительнее. Может закончит институт. И вообще — он должен был все это предвидеть и не морочить голову ни ей, ни себе».

В прихожей пропиликал сверчком звонок, извещающий, что код набран Дашей или Татьяной Андреевной.

Маша встрепенулась, произнесла со вздохом:

— Мама пришла. Дашка сегодня придет поздно — у нее дежурство в больнице. — Заглянула в глаза Теплякова, спросила: — Тебе больно?

— В каком смысле?

— Как в каком? А это? — и она осторожно взяла его за руку с загипсованными пальцами.

— А-а! Это? Совсем не больно, — ответил Тепляков.

— Ты сердишься?

— На кого?

— На меня. Я все о себе и о себе. Мы даже ни разу не поцеловались.

И чмокнув его в губы, соскользнула с колен и пошла встречать маму.

— Юра у нас? — спросила Татьяна Андреевна, едва переступив порог.

— У нас, — ответила Маша.