Делия встала.

— Думаю, что у тебя небольшой отек. — Он прищурил глаза. — Похоже, что ты порвала сухожилие. А они очень долго срастаются. Как это вышло?

Скромно и без острых углов, подумала Делия, но промолчала. Муж все равно продолжал развивать свою мысль.

— Когда ты ушла, — говорил он, — полицейские сперва относились к нам с симпатией. Но когда стало понятно, что ты ушла по доброй воле, я заметил, что они стали сомневаться. Ну, их нельзя за это винить. Я и сам гадал. Когда Элиза вернулась, повидав тебя, я спрашивал: «Это из-за меня? Я имею к этому какое-то отношение?» Может быть, я не так выразился по поводу твоего друга. Или слишком много ныл по поводу солнечного удара, или ты не могла больше видеть, что у меня седые волосы на груди. Или дело в ангине, я знаю, что вся эта возня с ангиной сделалась невыносимой.

— Что? — изумилась Делия. — Ну, это-то совершенно неверно!

— Нет-нет, я правда перегнул палку. Я проверял пульс каждые две минуты. Это все из-за того, что я думал, что меня хватит удар, как моего отца. — Он поднялся, аккуратно отряхнув колени, хотя они вовсе не были в пыли. — Но Элиза сказала, что это совершенно ни при чем. Она объяснила, что у тебя стресс, хотя я до сих пор не совсем понимаю, что она имела в виду.

И я не совсем понимаю, о каком стрессе ты говоришь. Делия теперь пожалела, что порвала то письмо. Может быть, его тон был менее холодным, чем ей тогда показалось? Она вспомнила его зачеркивания и то, как Сэм забывал запятые, как будто главным было не останавливаться до последнего предложения. Которое потом зачеркнул с такой тщательностью, что вообще невозможно было прочесть.

Телефон на прикроватной тумбочке зазвонил, но ни один из них не снял трубку, и он смолк.

— Дело в том, — сказал он, — что, когда начинаешь спрашивать себя, было ли это не так, было ли то не эдак, понимаешь, что все было не так. Что ты всю свою чертову жизнь все делал не так. Но теперь, когда я приближаюсь к концу, мне кажется, что все происходит слишком быстро. И я уже не могу остановиться и все изменить. Я как будто несусь к краю.

— Мам? — позвала Сьюзи.

— Это как шоу Джеки Глисона по телевизору, — продолжал Сэм. — То, которое начинается с картинки, где камера делает быстрый наезд на гавань по направлению к линии горизонта. Это в Майами? В Манхэттене? Такое долгое скольжение над блестящей водой: я именно так представляю себе смерть. Без тормозов! Без коробки передач! Без возможности повернуть!

— Мам, к телефону!

Делия не сводила глаз с лица Сэма, но тот сказал:

— Тебе лучше взять трубку.

Она все равно не шевельнулась.

— Тебя к телефону, Делия.

Через мгновение она сняла трубку.

— Алло?

— Делия?

— А, Ной.

Сэм опустил плечи и повернулся к окну.

— Ты что, еще не выехала? — требовательно заговорил Ной.

— Нет, — ответила она, глядя на Сэма. Он прижимался лбом к стеклу, глядя во двор. — Я до вечера не буду знать, какие у меня планы.

— Но вечер уже наступил, и мне одиноко!

Болезнь, похоже, снова сделала Ноя ребенком с открытым лицом, таким, каким он был, когда они познакомились.