Девушка свернулась калачиком, по-кошачьи настороженно взглянула на него, будто прислушиваясь к его мыслям. Успокоилась. Подтянула к себе бокал, пригубила вино.

Она могла и не знать, но вино ей было под стать, породистое: хорошего года, из известных виноградников Роны, многолетней выдержки. Николас имел возможность выбора и умел выбирать самое лучшее.

Мягкий свет упал ей на щеку, разлился по бархатистой коже ровным персиковым цветом. В ее зрачках всплыли теплые искорки.

Он не мог вспомнить, как выбрал ее. В шалой толчее, полумраке, затопленном тягучей музыкой, пузырящейся в ритме терзаемого инфарктом сердца, ни о каком осознанном выборе речи быть не могло. Слишком душно, слишком много спиртного и наркотиков. Даже в машине толком не рассмотрел, разве что провел предварительную проверку на ощупь. Прикосновение к ее телу и ее реакция на них Николасу понравились.

«Это не везение, это интуитивная тяга к лучшему, — решил он. — Только тот, кто умеет делать безошибочный выбор, живет долго и оставляет после себя здоровое потомство».

Правда, сразу же вспомнилось, что в природе выбирают самки, а самцы из шкуры лезут, лишь бы разрекламировать себя. Но и эта мысль не вызвала оскомину. Ему было, что предъявить в качестве аргумента в своей полной социальной и сексуальной состоятельности. Молод, здоров, богат. И главное — умен. Да, чертовски умен.

Он медленно, демонстрируя свои тонкие пальцы пианиста и искусного врача, полез в нагрудный карман, выудил прозрачный пакетик и бросил его на стол. Белый порошок внутри пакетика от удара растекся ровным слоем. Судя по глазам, девушка догадалась, что это и что от нее требуется.

Он придирчиво проследил, как она краем кредитки сноровисто дробит белые гранулы порошка в невесомую взвесь.

«А пальчики ничего себе, чуткие, — констатировал он. —  Вполне бы могла работать у меня лаборанткой».

Эту мысль он отогнал. В лаборатории все должно быть стерильно. Даже мысли.

Николас встал.

— Какую музыку предпочитаешь? — мимоходом поинтересовался он.

— На твой вкус, — ответила девушка, не поднимая головы.

У нее было британское произношение, отчетливо проступающее через недавно приобретенную бруклинскую гнусавость. Этого он сразу не заметил. Или просто не отложилось в памяти.

«Ладно, у нас еще будет время узнать друг друга поближе», — решил он, встав с дивана.

Он, не торопясь, непринужденной поступью хозяина двигался по студии, демонстрируя  размеры и качество помещения.

Пентхауз, с балкона которого распахивался вид на Центральный парк, был  убийственным аргументом. Стоило любой самке переступить порог, как ножки у нее подкашивались сами собой, а тело требовало принять горизонтальное положение. Благо мест для этого было в избытке.

Музыкальный центр в стиле хай-энд был последним аккордом, крещендо его симфонии приманивания самки, мощным, как рев оленя-секача. Полированное черное дерево, холодный хром, золотые дужки проводов и  оранжевые огоньки радиоламп  действовали гипотизирующе. Калькулятор в женской головке давал сбой при попытке вычислить примерную стоимость этого космического вида агрегата.

На верхней полке стойки с виниловыми пластинками лежал конверт «DHL». Он разорвал плотную бумагу. Достал кассету. Наскоро прочитал сопроводительную записку.

«Черт, если бы я вскрыл конверт раньше, ни за что бы не поперся на эту дурацкую вечеринку. Это все равно, что поменять ужин в ресторане на биг-мак из придорожной забегаловки».

Николас оглянулся. В круге света, высекавшем диван и столик из окружавшего полумрака, мерцали искорки на черном, обтягивающем платье девушки.

За короткое время их знакомства она еще не допустила ни одного прокола.