И сразу же вслед девятым валом ударил Вагнер.

Николас резко вдавил пальцем  латунную кнопку. Музыка оборвалась.

— Какой-то заговор, — раздался за спиной голос девушки.

— Что? — Николас резко развернулся. — С чего ты взяла?

— Похоже на русский. «Немощь», «тур», «морок», «мрак» — это я разобрала. Что такое «хвощь» — не знаю.

— Какая-то дурацкая шутка, — проворчал он.

Во рту сделалось мерзко. А в ушах еще скрипел это противный стариковский голос.

Девушка пожала плечиком.

— Будешь?

Она трубочкой, свернутой из банкноты, указала на четыре белые «дорожки» порошка.

Ему вдруг до одури захотелось вычистить болотную слизь, скопившуюся под языком.

 — Угощайся, я сейчас.

Николас бросился в ванную.

Из зеркала над раковиной на него глянуло лицо тридцатилетнего «золотого мальчика». Возможно, чуть более уставшего, чем требовали приличия. Но такой уж вечер выдался. Сплошная морока.

Он плеснул в стакан розовой жидкости, разбавил водой из-под крана. Набрал полный рот.

В этот момент желудок судорожно сжался. И воду вышибло изо рта, словно поршнем. По зеркалу поползли мутно-розовые разводы.

В новом приступе рвоты Николаса скрючило над раковиной. На полированную сталь вместе с желчной пеной хлынула кровь.

Он в страхе отшатнулся.

И тут такая резь полоснула по животу, что он свернулся в комок  и рухнул на пол. Боль не отпускала. Казалось, что в животе беснуются оголодавшие крысы.

Спазм сдавил горло, задушив крик. Николас, борясь с удушьем, попробовал сдвинуть себя ближе к двери.

«Должна же она была услышать, как я грохнулся на пол. Должна! —  отчаянно заметались в голове мысли. — Не могла не слышать! Я же умираю... Господи, как глупо!»

Он выпростал руку, силясь дотянуться до двери.

Новый спазм взорвался в животе. Показалось, что с размаху врезали солдатским ботинком. Николас захлебнулся беззвучным криком. Из распахнутого рта на белый кафель пола хлынула алая пена.

                                                            *  *  *

23 часа 04 минуты (время местное)

Детектив О’Конор окатил зареванную девушку профессионально холодным взглядом и поскреб плохо выбритый подбородок. На его языке жестов это означало крайнюю степень неудовольствия.

Его напарник, молодой и чистенький, как выпускник Гарварда, играл в «доброго следователя», старательно конспектируя в блокнот все, что вместе со слезами и соплями удавалось вытянуть из этой дурехи. Но О’Конор уже нутром чувствовал, девушка — полный тупик. В обоих качествах: как вероятный подозреваемый и единственный свидетель. За долгие годы работы в полиции он научился безошибочно, на глазок, оценивать вероятную степень соучастия в деле и возможную степень вины.

«Сто к одному, что эта кукла совершенно не при делах. Я очень удивлюсь, если это не так».

Он вздохнул, потому что нельзя было сплюнуть с досады, сунул в рот сигарету и покосолапил в ванную.

Там, посреди лужи застывающей крови все еще лежал труп. Рядом с ним на корточках сидел эксперт. Тропинку к трупу он вымостил  толстыми журналами, которые пришлось бросить на пол, чтобы не вымазать ботинки в крови.

О’Конор устало прислонился к плечом к дверному косяку.

— Что у  тебя, Джек?

Эксперт с треском сорвал резиновые перчатки.