— И знаете, рабби, — задумчиво сказал Фишель, — я ведь до сих пор не знаю, что было на самом деле. Было ли правдой то, что мне представлялось ранее, вся эта история о солдатах из лазаретной команды? Или же правдой было то, что рассказал мне хозяин кривого дома? Но тогда я поверил ему. А насчет всего прочего я решил, что придумал в бреду. Такое бывает, рабби, я знаю.

Фишель вскоре познакомился с другими членами семейства. Их было немало, так что не всех раненый солдат запомнил, только двух красавиц — хозяйку и ее дочь. Казались они не матерью и дочерью, а сестрами-двойняшками. Вернее сказать, таковыми казались они, если Фишель видел их порознь. В таких случаях представлялось ему, что видит он одну и ту же женщину. Но когда они стояли рядом, сразу становилось понятно, что, несмотря на равную красоту, одна из женщин была намного старше другой.

Жил Фишель, окруженный заботой и вниманием, и только одна беда поначалу не давала ему покоя. Вот вроде бы почувствовал он себя совсем здоровым, вот уже и собрался выйти из дома, вот уж и с хозяевами добрыми и гостеприимными попрощался, поблагодарил их за отзывчивость и помощь, — но сделал шаг за порог, и тотчас стало ему совсем худо, а зажившие вроде бы раны на груди немедленно открылись и закровили. И была такая оказия с ним не раз и даже не два, а то ли три, то ли четыре раза. И в каждом случае немедленно подхватывали его заботливые руки кого-нибудь из домашних и укладывали вновь в постель, и принимались лечить горными травами и какими-то еще настоями, порошками, от которых он вновь быстро и легко шел на поправку. Так Фишель провел в этих безлюдных, мрачных горах, как он сам подсчитал, не то два, не то даже три месяца.

Не то чтобы ему не нравилось там, нет, напротив, при всей странности семейство, приютившее его, относилось к нему как к родному. Если от чего и тосковал он, так от разлуки с молодой своей женой Стерной-Двойрой. Но утешал он себя тем, что выздоровеет и непременно вернется к ней. И заживут они наконец-то счастливо и безбедно. Правда, несколько раз принимался он писать Стерне письмо, да так и не написал: правая рука его — видать, после ранения — не слушалась, не удерживала карандаш, который приносила ему по его просьбе хозяйская красавица-дочь.

Но вот однажды Фишель проснулся среди ночи и услышал чьи-то голоса за стеной. Фишке-солдат не особенно прислушивался к разговору, пока не услышал вдруг свое имя. Тогда он на цыпочках подкрался к стене и прижал ухо к сырой шероховатой штукатурке.

Говорили хозяин дома и одна из женщин — по всей видимости, дочь.

«Он уже столько раз умирал, этот бедный солдат, — сказала дочь приглушенно. — Сколько лет этот Фишель у нас живет? Десять?» — «Девять, — поправил ее отец. — Девять лет, как окончилась эта война и русская армия вернулась в Россию. И девять лет живет у нас этот солдат. И девять раз он уже умирал. Видишь, никак он не смирится с тем, что только здесь может он жить. Все пытается уйти. А сил на это у него нет». — «А не хочешь ли ты ему рассказать правду? — спросила дочь. — Пусть узнает правду, пусть останется с нами по доброй воле».