Виктор оживился. Реакция корчмаря оказалась именно той, к которой он стремился. Он уже хотел было шутливо поблагодарить Сверчка за проникновение в авторский замысел, как вдруг одноглазый сказал:

— Вот чтоб мне провалиться на этом самом месте… Вы здесь куда больше походите на… Ай-я-яй, реб Велвл, да вы тут — вылитый покойник Московер, Ицик Московер, вам на долгие годы. Он умер год назад, не про вас будь сказано…

Виктор с удивлением услышал в голосе корчмаря старательно скрываемый страх. Он хотел было спросить у Мойше, кто он такой, этот Московер (почему-то услышанное имя вызывало какое-то воспоминание, только смутное), но корчмарь, некоторое время оцепенело смотревший на холст, вдруг бросил короткий взгляд на зеркало, после чего изменился в лице и опрометью кинулся из комнаты.

Виктор какое-то время размышлял над странным поведением корчмаря, затем выбросил из головы этот случай. И не вспомнил бы о нем, если бы дня через два не нанес ему визит раввин. При этом состоялся у них любопытный разговор.

Было это под вечер, когда художник готовился к ужину. Собственно говоря, он размышлял — спуститься ли вниз, в корчму, или заказать ужин в комнату. Как раз посреди этих размышлений в дверь постучали

— Войдите! — крикнул Виктор. Дверь отворилась, и он увидел рабби Леви-Исроэла. Господин Байер сделал приглашающий жест, раввин вошел в комнату и остановился у двери.

— Не помешаю, реб Велвл? — спросил он вежливо.

— Нисколько! — весело ответил Байер. — На сегодня я закончил работу. Проходите, рабби, присаживайтесь. Вот сюда, в кресло.

Раввин покосился на укрытый покрывалом портрет, затем на зеркало, покачал головой, словно удивляясь чему-то. И лишь после этого устроился в кресле.

— Знаете, — сказал он после некоторого молчания, — не дает мне покоя ваше приобретение. Я имею в виду зеркало. Видите ли, принадлежало оно Ицику Московеру, а Ицик был человек нехороший. Негоже так говорить о покойнике, но это правда.

У Виктора странным образом заныло сердце, когда он услышал это имя. Тотчас на ум пришли слова корчмаря при виде автопортрета. Он покосился на свою работу, по-прежнему стоявшую на мольберте, но на всякий случай укрытую от посторонних взглядов. Раввин проследил за его взглядом. Видимо, ему хотелось взглянуть на картину, однако он воздержался от просьбы и только негромко кашлянул. Виктор криво усмехнулся и воскликнул со смехом несколько искусственным, с деланным весельем:

— Уж не хотите ли вы сказать, уважаемый рабби, что все предметы, которые принадлежали покойному, следует хоронить вместе с ним? Я читал, что именно так поступали язычники в глубокой древности. У скифов, а еще раньше у египтян существовал обычай класть в гробницу все то, чем покойный пользовался при жизни. Конечно, такой обычай — благословение для археологов, но сейчас ратовать за это кажется мне не только архаизмом, но и кощунством!

Раввин недовольно фыркнул:

— Глупости какие вы говорите, реб Велвл! При чем тут древние язычники? Неужели вы считаете, что я ратую за возвращение языческих обрядов? Избави Бог! Я говорю лишь, что с предметами, принадлежавшими покойным, следует обращаться осторожно. И желательно все-таки знать — как и почему они попали в ваши руки. Ничего не бывает случайно в нашем мире, реб Велвл.

— И что же вас так смущает в этом зеркале? — спросил господин Байер с любопытством. — Кроме того, что оно некогда принадлежало покойному Ицику Московеру?

Раввин пожал плечами.

— А вот хотел бы я знать, — ответил он уклончиво, — хотел бы я знать: почему вдова Ицика так задешево продала это зеркало старьевщику? И почему старьевщик вам продал его тоже задешево? Я, конечно, не большой знаток, но вы же сами говорили: одна рама здесь стоит рублей десять-пятнадцать.