Иван смеялся. Адъютант тоже. Они все еще тащили старшину. Голова его волочилась по земле. Песок, пыль, даже мелкие камешки оседали на жирном лице, смешиваясь с кровью. Старшину тащили в комендатуру — под арест.

— Жаль, — сказала я Кону, — что ты этого не видел!

— Нечего там смотреть! — ответил мне Кон.

Я попыталась ему описать старшину под остатками супа. Кон покачал головой.

— В супе не было столько овощей, сколько их было, по твоим рассказам, на Сергее.

Сергеем звали старшину.

— Может, ты ему сочувствуешь? Может, тебе его жаль?

Кон не знал, жалко ли ему старшину. Он попросил меня найти его очки. Я принялась их искать.

В постели очков не было. Они оказались под столом. Но что это были за очки! Дужки погнуты, одно стекло разбито: в нем было три трещины и посредине дырка. Вероятно, на них кто-то наступил.

Кон не сказал своего обычного «махт никс, фрау». Он попытался выпрямить дужки. Но очки сломались посредине. Кон чуть не заплакал.

— Махт никс, махт никс, — утешала его я.

— Очень даже скверно! — Кон был вне себя. — Стекло разбито! Дужка сломана!

Куском лейкопластыря он прилепил остатки очков к щеке. Некоторое время они держались. До обеда, вздыхая и ругаясь, прикрывая глаз рукой, Кон метался по кухне.

— Убери руку! — посоветовала я. — Глаз ведь не болит!

— Что значит не болит? Не болит! С открытым глазом я ничего не вижу. И другим глазом тоже!

Адъютант попытался успокоить Кона, научить его смотреть одним глазом. Кон чуть ли не час упражнялся, но ничего у него не вышло. Он потерял всякое соображение. Взял у Людмилы еще кусок лейкопластыря, залепил им глаз под выбитым стеклом. В таком виде мне он очень понравился. А Ангел, увидев заклеенного Кона, содрогнулась.

После обеда я хотела поговорить с Коном, но мне не удалось. Кон избегал меня. Раз десять я его спросила: «Кон, тебе нужны новые очки?» Но он лишь бурчал что-то себе под нос. Потом Кон постирал свои носки и рубашку. Я совсем растерялась. Он ни разу еще не стирал носков и рубашек. Я показывала всем мокрое белье на веревке у кухни, но никто им не интересовался. Они не понимали, что это удивительно непохоже на Кона.

Вечером я застала Кона на кухне. Он чистил щеткой свой мундир. Я уселась возле него.

— Как дела, фрау? — спросил Кон, но не сказал мне, зачем стирал носки и чистил мундир.

Злая, как собака, я отправилась спать. Ругалась почем зря!

— Плевать мне на друга, который сошел с ума из-за разбитых очков!

Папа успокаивал меня.

— Что из того, — добавила мама, — что он выстирал носки?

— Плевать мне на все!

— Конечно, конечно, она на всех плюет! — усмехнулась сестра.

Я швырнула в нее «Пасхальную книгу». Она заявила, что я сломала ей нос.

— Задницу я тебе сломала!

Мама рассердилась и давай ругаться, кричала, чтобы я сейчас же прекратила грубить и забыла все скверные слова, потому что я не лучше, чем пьяный кучер.

— Все говорят «задница» и «говно»! — гаркнула я.

— Я не говорю! — похвалилась сестра.

— Ты, конечно, нет! Ты сама задница!

Еще много раз я повторила «задница, задница, задница», пока мама не отвесила мне оплеуху.