Дед отнял руку от моего рта.
— Русские, — сказала я, — не причиняют зла.
Дед кивнул.
— Они, как все люди. А большинство из них — симпатичные.
Дед кивнул еще раз.
— Мне они нравятся. А Кон — больше всех!
Дед опять кивнул.
— Почему ты не хотел, чтобы они нас услышали?
— Потому что боюсь.
— Боишься, боишься, все боишься!
— Будешь спать у нас, — сказал дед. — Этот солдат не вернется.
— Этот солдат! — Я возмутилась. — Не говори «этот солдат»! Это — Кон. Он — мой друг. Самый лучший!
— Не волнуйся, — пробормотал дедушка.
Мы поглядели на небо. Ничего на нем не было: ни луны, ни звезд, ни облачка.
— Иногда летают самолеты, — прервал молчание дед.
— У нас тоже.
— И американские.
— А у нас нет.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю! Знаю!
— Может, нам повезет, — продолжал дедушка, — русские уйдут, а американцы придут.
— Я не хочу американцев!
Дед промолчал.
Я поняла, что Кон сегодня не вернется. Темно, хоть глаз выколи. Уличного освещения не было. И не было света ни в одном из уцелевших окон. Кон не найдет дороги.
Дедушка встал с пола, я тоже. Он зажег спичку. Мы ощупью прошли кухню. У двери в комнату спичка потухла, дед зажег новую. Пламя отбрасывало колеблющиеся тени на кровать. На краю ее с открытым ртом лежала бабушка. Она спала. Выглядела бабушка ужасно, потому что была без зубов. Она их снимала на ночь.
— Не снимай, пожалуйста, зубов! — попросила я дедушку.
Мы скинули башмаки и сели на кровать. Спичка погасла.
— Будешь спать на бабушкиной стороне или на моей? — спросил дедушка.
Я хотела спать посредине, но одеял было всего два. Тогда я пробралась к дедушке.
Вскоре дедушка заснул. Было совсем тихо. Никто не храпел, не сопел. Изредка за дверью что-то шуршало, а на потолке — трещало. Я вспомнила про трещину. Какая она теперь? Я совсем про нее забыла.
Может, Кон еще придет… Я не сняла с себя платье. Я люблю спать на животе, но пуговицы платья сильно давили. Я перевернулась на спину и нечаянно задела деда.
— Спи же, наконец! — пробормотал он.
Я заснула.
Дрожащие ресницы
Упрямый ребенок
Заграждение
Когда я проснулась, в комнате было светло. Забитые досками окна были раскрыты. А у открытого окна стоял отец. Стоял спиной ко мне. Мне стало так хорошо! Я опять закрыла глаза.
— А я и не понял, что вы не знаете, где она, — услышала я дедушкин голос.
— Ну и что бы ты мог сделать? — спросил отец.
— Вернул бы ее домой.
— Ты? Через заграждение?
— Да! — уверенно заявил дедушка.
Отец подошел к кровати (я это поняла по скрипу половиц) и постучал пальцем по моему плечу.
— Вставай!
Я не шевельнулась.
— Ты же не спишь! — Отец постучал еще сильнее. — Ресницы у тебя дрожат!
Я попыталась закатить глаза вверх. Геральд мне говорил: когда закатываешь вверх глаза, можно заглянуть в череп. И ресницы тогда не дрожат. Но совет Геральда мне не помог. Ресницы по-прежнему дрожали. Отец сказал, чтобы я не разыгрывала спектакль. Да и бабушка, бывшая, вероятно, поблизости, и наверное еще без зубов, прошамкала, вздыхая:
— Оставь ее! Охрана еще спит. |