«Я — это боль», — думает Пауль Андерлёв.

В это время раздается звонок в дверь. Пауль встает из кресла, убавляет громкость телевизора, где звучит «Days of Our Lives», и тяжелыми шагами идет в холл. Еще раз удивляется, что тело стало мягким и вялым, как тряпка, — ведь когда-то оно было таким упругим.

С тех пор как это случилось, прошло четырнадцать лет.

Но кажется, что это было вчера.

Малин показывает свое удостоверение небритому мужчине, стоящему в дверях. Его лицо кажется одновременно опухшим и осунувшимся, коротко остриженные волосы на макушке поредели.

— Мы из полиции. Хотели бы задать вам несколько вопросов, — говорит Малин. — Вы — Пауль Андерлёв?

Мужчина кивает.

— Мы можем поговорить прямо здесь? — спрашивает он. — У меня не убрано, и я не люблю пускать в дом посторонних. Что, какая-нибудь драка в нашем квартале?

— Мы все же хотели бы пройти, — произносит Зак тоном, не оставляющим места для обсуждения.

И Пауль Андерлёв сдается: проводит их в убого обставленную гостиную, где разбросаны старые газеты и журналы о машинах, висит запах табачного дыма, водки и выдохшегося пива, а в углах лежат огромные комки пыли, как растрепанные серые воробьи.

Малин и Зак садятся на стулья с двух сторон от низенького журнального столика.

Паул Андерлёв опускается в кресло.

— Ну так что вам нужно?

«Он пытается казаться крутым», — думает Малин.

Но голос у него упавший и усталый, взгляд зеленых глаз измученный и неуверенный. От него веет грустью, какой Малин никогда раньше ни у кого не встречала.

— Вы слышали об изнасиловании в парке Тредгордсфёренинген?

При слове «изнасилование» с хозяином дома происходит разительная перемена — словно из тела разом уходят весь воздух и вся кровь. Словно он понимает, почему они пришли. Голова его падает на грудь, он начинает трястись и всхлипывать. Малин смотрит на Зака, тот качает головой, и оба понимают, что они перешли некую границу — границу допустимого вторжения в чужую жизнь в погоне за истиной.

Малин встает, садится на широкий подлокотник кресла рядом с Паулем Андерлёвом, но тот отталкивает ее.

— Иди к черту, — говорит он. — Я сам давно сижу с чертями в аду.

Когда Пауль Андерлёв приходит в себя, он заваривает кофе, убирает валяющиеся на столе белые хозяйственные перчатки и просит гостей присесть в кухне, откуда открывается вид на здание торгового центра.

— Я же не идиот и понимаю, о чем вы подумали, — говорит он, и в голосе звучит смирение, но и облегчение. Возможно, потому, что он знает: они готовы его выслушать.

— Я прочел в газетах о вибраторе, поэтому все понимаю. Что все это идиотизм, глупые и поверхностные выводы — этого даже не хочу говорить. Я понимаю ваш ход мыслей. Может ли такой человек испытывать сексуальную фрустрацию, способную довести до безумия? Я не безумен. Но сексуальная фрустрация — с этим у меня все в порядке, можете быть уверены. А каково жить, как я? Вы бы видели, что у меня там.

Зак невольно отводит взгляд от Пауля Андерлёва, смотрит в окно, но унылый кирпичный фасад торгового центра с серыми стальными вставками не дает глазам отдыха. Зато он замечает паука, притаившегося за окном, — почти невидимая паутина протянулась от одной рамы к другой.

— А как вы меня вычислили? Нет, даже слышать не хочу, но, наверное, через Янне, твоего бывшего мужа, Форс, я его знаю. Мы с ним были вместе в Боснии, в девяносто четвертом году. Потом пару раз встречались, чтобы выпить пива и вспомнить былые времена, вернее, это я вспоминал службу.