— Я сказал Руби правду.

— О чем?

— О нас.

Нора почувствовала тошноту.

— Напрасно.

— А я надеялся, ты будешь довольна. Мне следовало это сделать давным-давно.

— Возможно, но когда ты этого не сделал — и я тоже, — мы похоронили ту давнюю историю. Не надо было выкапывать прошлое, теперь уже ничего не изменишь.

— Нора, — возразил Рэнд, — после стольких лет ты заслуживаешь правды.

— Ах, Рэнд, Руби так в тебя верила… То, что ты рассказал, разобьет ей сердце.

— Знаешь, чему я научился на нашем примере? — Он дотронулся до ее щеки и нежно улыбнулся. — Любовь не умирает, во всяком случае, настоящая любовь. И Руби предстоит это понять. Она всегда тебя любила, я просто помог ей это признать.

Нора подумала, что для взрослого мужчины Рэнд на удивление наивен.

К сожалению, у нее появилось свободное время, чтобы думать. В памяти снова и снова возникал разговор с Кэролайн. Она включила в мини-фургоне радио, но даже певцы, казалось, повторяли: «Все знали».

— Кроме меня, — с горечью пробормотала Руби.

Она никак не могла смириться с этой мыслью.

Наконец прибыл паром — как обычно, с опозданием. Руби заехала на борт и, следуя указаниям регулировщицы в оранжевом жилете, заняла самое дальнее место. Когда паром отошел от берега, она привела спинку сиденья в более удобное положение и закрыла глаза. «Может, сон поможет», — подумала Руби.

«Все знали».

Руби открыла глаза и уставилась в потолок фургона, обшитый мягкой тканью вроде велюра. Ее не покидало ощущение неопределенности. Казалось, самая основа ее жизни размягчается и тает, словно разогретое желе, и медленно утекает в раковину.

«Я спал с другими женщинами».

Это все меняло.

Разве нет?

В этом-то и состоял весь ужас. Руби не могла проанализировать все последствия сегодняшнего дня. Она твердо знала лишь одно: романтизированный образ прошлого, в котором отец играл роль героя, а мать — главной злодейки, больше не существует. Мир оказался не таким, каким она его считала. Возможно, ей полагалось сделать это важное открытие гораздо раньше. Руби казалось, что до сих пор она была ребенком, гулявшим по стране, которую сама же и придумала. И вот теперь у нее внутри что-то менялось. Сказать, что это сердце, было бы слишком просто и банально, да и не точно. Скорее, это были сами кости, они росли, раздвигались, давили на мускулы и сухожилия и порождали новую боль где-то глубоко в теле.

Руби достала из-под сиденья желтый блокнот, взяла ручку и, поколебавшись немного, принялась писать.

Когда мать от нас ушла, мне было шестнадцать. Это произошло в самый обычный июньский день, ясное небо было голубым, как яйцо малиновки. Забавно, что запоминаются какие-то мелочи. Вода в проливе тогда была спокойной, море — гладким и ровным, как новенькая скатерть. На пруду Макгаффинов гусята учились плавать.

Мы были самой обычной семьей. Мой отец Рэнд, коренной островитянин, в сезон ловил рыбу на продажу, а в межсезонье чинил лодки. Он помогал мне и сестре делать уроки по математике и другим предметам, по субботам ходил с друзьями в боулинг. Зимой он носил клетчатые фланелевые рубашки, а летом футболки для гольфа. Никому из нас, по крайней мере мне, и в голову не приходило, что как отец он не был идеальным.

В нашей семье никто ни на кого не кричал, не было яростных споров, никогда не случалось, чтобы мы с сестрой лежали ночью на своих стоящих рядом кроватях и с ужасом думали, что родители разведутся.

После того как наши дороги разошлись, я часто оглядывалась на прошлое, на те спокойные годы. Я как одержимая пыталась отыскать момент, про который можно было бы сказать: «Ага, вот с него все и началось!» Но мне не удавалось его найти — до сегодняшнего дня.