Я переминалась в стынущей воде и не знала, как реагировать, — так со мной никто и никогда не разговаривал.

Тин велела стоять смирно, притащила банку с чем-то зеленым с густым терпким запахом и начала смазывать белые полосочки старых рубцов и шрамов.

Потом вздохнула:

— Да так до утра проваландаемся! — зачерпнула мазь ладонью и начала возюкать все подряд. Через три минуты закончились и банка, и я.

— Вылезай. На скамейку не садись. Стой, пока не впитается. Сейчас тебе молока козьего дам, а как подсохнешь, спать уложу.

С этого дня началась другая жизнь, и мне она очень нравилась. Только я боялась, что все кончится так же внезапно, как началось. И старалась быть очень послушной и очень старательной — по своему почину мыла пол в горнице каждый день, полола огород, таскала воду про запас, ухаживала за парой коз и десятком кур, обитающих в сарае. Закончилось тем, что Тин запретила мне мыть полы чаще двух раз в неделю, да и то велела это делать, только если приходил кто-то из деревни в грязной обуви. А так подмела — и хватит.

Оказалось, что к Тин за помощью ездят не только из нашей деревни, но и из Перекатов, что в двадцати лигах к югу. И даже из Сухой Сохи — большого поселка к западу от нас.

Еще я твердо знала: если не хочешь получить нахлобучку — пока взрослые не позволят — сама рта не раскрывай! И действовала по этому принципу до тех пор, пока Тин меня не отругала за то, что я ничем не интересуюсь и вопросов не задаю. Мол, как же я буду учиться, если мне ни до чего вокруг дела нет? Я растерялась. И попробовала объяснить, что мое место — у порога, последнее. Что рот надо держать на замке и не открывать, пока не спросят. А на вопросы отвечать коротко и внятно — да или нет.

Тин вздохнула. Приподняла пальцем мой подбородок. Посмотрела в глаза очень внимательно:

— Забудь все, что тебе говорили. Это не так. Начнем сначала. Дурацких вопросов терпеть не стану, а по делу готова рассказывать все, и еще немного сверху.

Я задумалась: а как понять, какие — дурацкие, а какие — нет?

— Дурацкие — вопросы ради вопросов, — вздохнула Тин. — Пошли на огород, там и начнем. По ходу дела поймешь, о чем я.

Вечером за ужином я задала тот вопрос, который волновал меня больше всего: почему Тин меня взяла к себе? И надолго ли мне такое счастье?

— Мири, — Тин звала меня так, а не Миркой, как деревенские, — слушай внимательно, что я скажу, и запоминай. Это важно. Поняла?

Дождавшись моего кивка, продолжила:

— У тебя, как и у меня, есть сила. Большая ли, маленькая — не знаю. Моих умений распознать то не хватает. Я знахарка, а не волшебница. Но в том, что она есть, не сомневайся. Потому ты и с животными ладишь, и пчелы тебя не кусают. Поняла?

Я снова кивнула головой с молочными усами.

— Тогда слушай дальше. Твоя мать не была шлюхой. Не знаю, кем был твой отец и куда он пропал, но твою мать нашли после кораблекрушения на берегу. Выжила она, потому что была спрятана в большой сундук. И была беременна тобой на последнем месяце. Она не говорила — то ли была немой, то ли онемела от испуга. Тут она прожила совсем недолго. Умерла через месяц после того, как родила тебя, от кровотечения. Почему так вышло — рассказывать не стану. Вырастешь, узнаешь сама. Я ее застала, когда сделать было уже ничего нельзя. Она только написала на моей ладони несколько знаков. Сейчас я поняла — это имя, которое она тебе дала. Видно, она и до меня пыталась его донести… да вышло криво. Ты не Мирка. Твоя мама назвала тебя Тимиредис. Запомни это! Я пока буду звать тебя Мири.

Наверное, глаза у меня были совсем квадратными, потому что Тин замолчала.