Вопрос не удивил ее. Казалось, она его ожидала, и именно в тот момент, когда я его задал.

Я почувствовал по этому признаку, что мы достигли такого согласия, когда разница в возрасте уже ничего не значит.

Глубокий искренний интерес и общие цели — благодаря диким животным — превратили в единомышленников и поставили наравне ребенка и человека, который давно уже вышел из детства.

Девочка закрыла глаза. Улыбка, предназначенная только ей самой, подобная тем, которые видишь порой на лицах крошечных спящих детей, улыбка скрытая, и едва заметная, и в то же время полная таинственной радости, осветила как бы изнутри черты Патриции. Потом она подняла ресницы и подарила мне часть своей улыбки.

Это было как обещание, как очень важный уговор.

— Я отведу вас куда надо, — сказала Патриция.

— Когда?

— Не торопитесь, — ответила тихонько девочка. — Со всеми животными нужно много терпения. Надо повременить.

— Да… но дело в том…

Я не успел закончить. Рука Патриции все время доверчиво лежала в моей, и вдруг девочка отдернула ее резко и грубо. Между темными глазами, сразу утратившими всякое выражение, пролегла складка, похожая на преждевременную морщину.

— Вы хотите поскорее уехать отсюда? — спросила Патриция.

Она смотрела на меня так, что я не мог ей ответить прямо.

— Я, право, не знаю, — пробормотал я.

— Это ложь, — сказала Патриция. — Вы очень даже хорошо знаете. Вы предупредили в регистратуре, что уедете завтра.

Складка между ее бровей углубилась.

— Как же я об этом забыла! — сказала девочка.

Губы ее были твердо сжаты, но она не могла унять их тихую дрожь. Мне было тяжко на нее смотреть.

— Простите, что отняла у вас столько времени, — добавила она и отвернулась к мирным животным.

— Но если даже я скоро уеду, мы ведь останемся друзьями? — спросил я неловко.

Патриция повернулась ко мне резким, бесшумным движением.

— У меня нет друзей, — сказала она. — Вы такой же, как все.

Как все… Посетители, любопытные или равнодушные.

Люди далеких больших городов, рабы своих автомашин, которые приезжают, чтобы уловить мгновение дикой жизни, — и навсегда исчезнуть.

Мне казалось, я вижу, как мертвая вода одиночества смыкается над маленькой девочкой.

— У меня нет друзей, — повторила Патриция.

Не хрустнув ни травинкой, она вышла из колючего кустарника на поляну. Она шла, слегка втянув голову и выставив плечи вперед.

А затем маленький серый силуэт с круглой черной головкой погрузился в трепетный живой ковер, сотканный стадами животных в зарослях у подножия Килиманджаро.

III

Я ощутил такую жестокую боль одиночества, что сначала даже не смог в нее поверить. Поистине это горе было слишком нелепым. Оно не имело права существовать, не имело основы, не имело смысла. У меня самого были друзья, верные, избранные и испытанные за годы долгой жизни. Скоро я им расскажу об этом путешествии по Африке. А они поведают о своих горестях и радостях, о том, что с ними приключилось в мое отсутствие. Привычные вещи ожидают меня в доме, обставленном по моему вкусу. И у меня есть работа, которая одна открывает мне целый мир.

Но я напрасно искал поддержку и объяснения в своем собственном существовании. Ничто не могло заменить мне чудесную полноту, которую я испытал несколько мгновений назад, когда обитатели поляны, казалось, не чуждались меня. Теперь я был один, потерянный, покинутый, отвергнутый и отброшенный без всякой надежды и без исхода до конца моих дней.