Только в гостиничном лифте у меня в сознании откристаллизовалось главное из нашего разговора с Моникой. «Дела у меня не очень». Размашистым шагом я преодолела несколько десятков метров до временного пристанища Моники и набрала код на двери. Лифт стоял на верхнем этаже, а кузен Моники жил, согласно списку жильцов, на втором, так что я взбежала по ступенькам. Встреча с Моникой была именно тем, в чем я нуждалась. Она уже много раз уговаривала меня приехать к ней в Мозамбик погостить, но я вместо этого использовала все свободные деньги для поездок к Давиду.

Открывшая мне дверь женщина казалась знакомой и в то же время чужой. Отправляясь в Африку, Моника подстригла свои светлые волосы даже короче прежнего, вместо «польки» сделала «под мальчика». Ее кожа хорошо притягивала загар, поэтому Моника всегда выглядела так, будто только что возвратилась из двухнедельного морского круиза. Она была не слишком высокой, где‑то метр шестьдесят, и на ее спортивной фигуре никогда не сказывались те деликатесы, которые она готовила.

Теперешняя Моника выглядела замученной. Под густым загаром угадывалась болезненная бледность. Морщинки вокруг глаз и рта углубились не от частых улыбок, а от чего‑то иного. Выгоревшие до белизны волосы были стянуты в два жидких хвостика по сторонам головы. Моника стала совсем хрупкой; когда мы обнялись, она на ощупь показалась мне почти истощенной.

– Привет, Хилья! Как прекрасно, что ты быстро пришла. Проходи.

Моника снова обратилась ко мне по‑фински. Как следует шведский я выучила, только когда работала на нее. В детстве, в Восточной Финляндии, а потом в Нью‑Йорке моему школьному шведскому не было применения, и поначалу он был для меня именно языком Моники. Потом он стал также и языком Давида, причем настолько сильно ассоциировался с ним, что отдельные слова вызывали у меня в голове образ Давида, его интонацию. Иногда это было радостно, иногда мучительно. Даже лучше, что Моника говорила сейчас по‑фински.

Квартира дома в стиле модерн была неожиданно ярко обставлена. Кузен Моники собирал струнные музыкальные инструменты и изображения Будды, и я опасалась, как бы чего не разбить. Я села на низкую софу, обитую шелком, Моника осторожно опустилась на другую такую же напротив меня.

– Чай уже настаивается, – сказала она. – Ты же по‑прежнему предпочитаешь чай, а не кофе?

Сейчас мне не помешала бы рюмка