В начале октября приехали Таня и Сергей и хором принялись убеждать мать расстаться с отцом, обвиняли несчастную в том, что мучает его, угрожали назначить над ней опеку, если она не уедет или не станет вести себя иначе. Толстой разволновался.

Чтобы не слышать, пригласил Маковицкого совершить прогулку верхом. По возвращении, проехав двенадцать верст, Лев Николаевич лег, не раздеваясь. В семь часов был ужин, но к столу он не вышел. Графиня забеспокоилась и поспешила к нему. Муж лежал без сознания, «шевелил челюстями и издавал странные, негромкие, похожие на мычание звуки». На крики Софьи Андреевны сбежался весь дом: Сухотины, Сергей Львович, Бирюков, Булгаков, Маковицкий. Толстого раздели, уложили. Он водил рукой по одеялу и бормотал: «Общество… общество насчет трех… общество насчет трех…» В этой ситуации жена продемонстрировала исключительное присутствие духа: положила к ногам бутылки с горячей водой, на голову – компресс, приготовила кофе с ромом, принесла флакон с нюхательными солями. Вдруг начались судороги – Бирюков, Булгаков и Маковицкий с трудом удерживали ноги больного. Голова сползала с подушки, мышцы лица напряглись, глаза помутнели. Стоя на коленях, Софья Андреевна повторяла: «Господи! Только бы не на этот раз, только бы не на этот раз!..»

Из Телятников приехала Саша, с ней, нарушив запрет, Чертков. Но Владимир Григорьевич не решился показаться на глаза графине и сидел внизу в комнате Маковицкого. Каждые четверть часа получал новости от своего секретаря – Белинского. Без сомнения, у Черткова был план действий на случай смерти учителя: завладев завещанием, устранить вдову, забрать все последние рукописи… Несмотря на ужас происходящего, Софья Андреевна тоже не забывала о том, чтобы обеспечить свое будущее: пользуясь всеобщей растерянностью, завладела портфелем с бумагами, и только вмешательство Тани, которая видела это, заставило ее отступить. Более ловкая Саша забрала у отца записную книжку так, что мать не заметила. Судороги повторились пять раз, каждый приступ длился по три минуты. К одиннадцати часам вечера Толстой пришел в сознание, спросил, что случилось, и уснул.

Опасность миновала, но Лев Николаевич был слишком слаб, чтобы встать. То, что муж выжил, казалось Софье Андреевне Божьей милостью, за которую следовало заплатить раскаянием. Саша вновь собиралась в Телятники, когда ей сказали, что графиня желает ее видеть.

«Моя мать стояла у двери в одном платье. Голова ее беспомощно тряслась…

– Прости меня. – Она стала целовать меня, повторяя: „прости, прости“… Прости меня, прости, я даю честное слово, что больше никогда не буду оскорблять тебя».

Она обещала дочери перестать мучить отца и попросила ее вернуться в Ясную вместе с Варварой Михайловной. «Жалость к ней сжимала мое сердце. Снова затеплилась надежда». На седьмое число графиня пригласила Черткова, как будто между ними ничего не было.

Но Софья Андреевна переоценила свои силы: когда услышала шум подъезжавшего экипажа верного ученика, сердцебиение участилось, ей чуть не стало плохо. Опасаясь, что муж будет слишком рад, взяла с него обещание не целоваться с Чертковым при встрече. Лев Николаевич вышел на крыльцо. Знали эти двое, что за ними пристально наблюдают? Они ограничились рукопожатием. Графиня не спускала с них глаз весь день. Вечером записала: «Он просто дьявол, я не выношу его никак».

Видя нервозность супруги, Толстой написал жене Черткова, что в интересах всех не повторять этого эксперимента.