Министерство внутренних дел в последний момент запретило отправление в Ясную Поляну специальных поездов для желавших проститься с писателем, Синод воспротивился проведению поминальных служб памяти отлученного, полиция получила приказ внимательно следить, чтобы на погребальных венках не появилось крамольных надписей, гарнизоны крупных городов стояли наготове, цензура была сурова, как никогда, но вся Россия погрузилась в траур. Портреты Толстого в черной рамке появились на первых полосах всех газет, некоторые театры отменили спектакли, не было лекций в Санкт-Петербургском университете, царь, Дума направили семье телеграммы соболезнования. Были и стачки, и манифестации студентов, разогнанные полицией, водоворот событий вокруг крошечного старика в деревянном гробу в товарном вагоне.

Девятого ноября 1910 года в половине седьмого утра поезд прибыл на Козлову Засеку. На перроне и вокруг станции собралась толпа: яснополянские крестьяне, московские студенты, близкие друзья, незнакомые последователи. Когда вагон открыли, все обнажили головы, раздалось «Вечная память». Снова сыновья понесли гроб. Процессия двигалась по дороге, по которой так часто своими легкими шагами ходил Толстой. Было серо и холодно, местами лежал снег.

«Впереди яснополянские крестьяне несли на палках, высоко над головами, белое полотенце с надписью: „Дорогой Лев Николаевич! Память о твоем добре не умрет среди нас, осиротевших крестьян Ясной Поляны!“ За ними несли гроб и ехали подводы с венками, вокруг и позади по широкой дороге врассыпную шла толпа; за ней ехали несколько экипажей и следовали стражники». По словам Сергея Львовича, присутствовало от трех до четырех тысяч человек. Прошли между белыми башенками. По парку бродили жандармы. По мере приближения к дому становилось все больше фотографов.

По распоряжению Сергея Львовича гроб поставили на стол в бывшем кабинете писателя, одна дверь которого выходила в прихожую, другая – на террасу. Сняли крышку. Несколько минут у гроба оставались только близкие. В одиннадцать началось прощание, которое должно было завершиться к трем часам. Время от времени раздавались голоса: «Господа! Проходите, не задерживайтесь».

Пол трещал и, казалось, вот-вот провалится под ногами бесчисленных людей. Темная одежда пришедших проститься оттеняла бледное лицо лежавшего среди голых стен покойного. Наклоняясь к нему, люди опирались на стол, и голова Толстого вдруг поворачивалась из стороны в сторону. Он похудел, нос заострился, кожа стала почти прозрачной. Теперь это был фантом, и достаточно было легкого дуновения, чтобы он рассыпался навсегда…

Без четверти три братья в последний раз вынесли гроб. У крыльца стояла толпа, трещали камеры, щелкали фотоаппараты. Дети и друзья по очереди несли гроб. Толпа двигалась следом, пели «Вечнаю память». Шли по прихваченной морозом дорожке, дул ледяной ветер. Могила вырыта была там, где хотел Толстой. Крестьяне на веревках опустили в нее гроб. Подхваченная тысячами голосов «Вечная память» разносилась по лесу. Повсюду среди деревьев, в аллеях на коленях стояли люди. Ни одного представителя Церкви. Это были первые в России публичные похороны без церковных обрядов. Но что добавило бы присутствие митрополита Санкт-Петербургского Антония, если бы он вдруг решил отпеть покойного?

Семья просила, чтобы не было речей у могилы Толстого. Один незнакомый старик произнес все-таки слова про «великого Льва», и Сулержицкий, бывший когда-то последователем Льва Николаевича, рассказал, почему тот хотел быть похоронен именно в этом месте. Показались несколько конных жандармов. «На колени!» – закричала толпа.