Когда они спустились на первый этаж, Рашкин настоял на том, чтобы приготовить суп. А во время трапезы он разговорился, впервые за все месяцы их знакомства. Художник рассказал о своей жизни в Париже в начале века, о пребывании в Лондоне в период войны и бомбежек, о работе с некоторыми знаменитыми художниками, о нищете в годы юности, когда он только начинал приобретать известность, о том, как ради оплаты студии он работал на кораблях и в доках. Не имея никакой специальности, Рашкин был вынужден заниматься физическим трудом, а из-за маленького роста ему приходилось работать вдвое интенсивнее остальных.

— Я даже не могу сказать, когда именно узнал секрет, — сказал он.

— Какой... — начала было Иззи, но тут же прикусила язык.

Рашкин ответил ей гримасой, которая должна была обозначать улыбку, но только еще сильнее исказила черты его лица.

— Давай установим новое правило, — предложил он. — Наверху, во время работы, не допускаются никакие вопросы. Ты выполняешь то, что тебе сказано, а я не желаю слышать никаких «почему». В противном случае отношения ученик-учитель сохранить невозможно. Мы ничего не добьемся, если придется останавливаться каждые пять минут и тратить время на объяснения. А за пределами студии мы будем на равных, и в таком случае не нужны никакие законы, кроме правил хорошего тона и элементарной деликатности. Согласна?

Девушка кивнула.

— Меня зовут Иззи, — сказала она.

— Иззи?

— Вы никогда не спрашивали, как меня зовут.

— А я считал, что мне это известно: Изабель Коплей.

— Да, это так. А Иззи — дружеское прозвище, которое придумала моя подруга Кэти, оно словно прилипло ко мне. — Иззи немного помолчала, потом всё же отважилась задать вопрос: — Откуда вам известно мое имя?

Рашкин пожал плечами.

— Не помню. Если не ты мне его сказала, значит, кто-то другой. Но Иззи... — Он покачал головой. — Пожалуй, я всё же буду называть тебя Изабель. Оно звучит... более достойно.

— Попробую угадать, — улыбнулась Иззи. — Наверняка никто не называл вас Винс. Только Винсент, я права?

Рашкин улыбнулся в ответ, но его глаза остались печальными.

— Никто ко мне и не обращается, — сказал он. — Только если хотят от меня чего-то добиться, тогда я слышу: мистер Рашкин то, мистер Рашкин се. Это довольно грустная тема. — Он немного помолчал, потом добавил: — Но я не могу пожаловаться на судьбу. В самом начале карьеры я хотел только одного — получать достойную плату за свою работу, но не работать ради денег. Успех облегчает выполнение этого желания. — Рашкин пристально посмотрел в лицо Иззи. — Прошло немало времени, пока я понял, что стал писать то, что вижу, а не то, что от меня ожидают. Люди предпочитают раз за разом видеть одно и то же, и совсем нетрудно попасть в эту ловушку, особенно когда ты молод и голоден. Но чем чаще ты уступаешь их требованиям, тем скорее становишься частицей общей массы, совершенно однородной толпы, которая грозит смертью любому творчеству.

Рашкин замолчал, и в комнате воцарилась глубокая тишина. Иззи смотрела на художника и понимала, что он углубился в воспоминания. Возможно, даже забыл о ее присутствии и о предшествующем разговоре.

— Вы говорили что-то о секрете, — наконец решилась она.

Рашкин не сразу очнулся от задумчивости, но через секунду кивнул:

— Что тебе известно об алхимии?

— Кажется, это занятие было популярно в средние века. Попытки превратить свинец в золото, не так ли?

— В какой-то мере. Я имел в виду поиски философского камня, способного превращать в золото любые металлы; но эти поиски относились не столько к физическим, сколько к метафорическим свойствам.