«А Зина… Ну уж Зина…» – Отец шел от кассы с оплаченным чеком и смотрел на Зину, стоявшую у прилавка. Тоненькая, стройная, с белокурой косой, подвязанной крендельком на затылке… Что напоминала она? Молоденькую березку весной, свежесть лесного ветерка, чистую утреннюю зарю, распукольку дикого шиповника на тонкой росистой ветке… Что-то далекое и волнующе прекрасное, являвшееся ему в раннем деревенском детстве.

– Папа, папа, послушай! – подозвала его Зина. – Посмотри, какие хорошие рубашки. И как раз твой размер. Давай купим, а?

Отец пожал плечами.

– А на что мне такая рубашка? Жениться мне, что ли?

У Зины на секунду глаза стали неподвижными. Жениться, жениться… Мгновенно представилась какая-то неведомая женщина, вторгнувшаяся в их маленькую, полную воспоминаний о маме квартиру. Но Зина тотчас отогнала это тревожное видение.

– А если не жениться, то и хорошие рубашки носить не надо? Что ты, люмпен-пролетарий, что ли?

– Да видишь ли… – Отец смущенно опустил глаза. – Денег-то у нас не очень…

Продавец, больше не интересуясь покупателями, уложил голубую, до блеска отутюженную рубашку в большую коробку.

– Подожди, папа, пускай денег не очень. Мы потом сэкономим, я тебе обещаю. Скоро праздник, Антона будут в пионеры принимать. Ведь должен же ты к нам в школу прийти. А в чем ты пойдешь, ну-ка?

– Так уж у меня и рубашек нет?

– Но, папа, они же старые, тебе надо новую рубашку. Ну-ка, давай деньги, я заплачу. Думаешь, маме приятно было бы, если бы ты в старой рубашке пришел на праздник, а?

Отец вынул деньги из кармана и молча отдал Зине.

Через десять минут голубая рубашка, аккуратно завернутая, была в руках Зины.

Они шли по гладким плитам богатых товарами рядов ГУМа. Сквозь стеклянный гумовский небосвод просеивалось нежаркое августовское солнце, зажигая блестками большой фонтан. Из-за широких витрин заманчиво глядели расписные ларцы, резные тарелки, фаянсовые горшки, отливающие желтым и красным хохломские ковши и братины, разливались сияющими потоками шелка, манили пестротой свежих красок ситцы, штапели, маркизеты, кокетливо выставляли узкие носы светлые туфельки, облаками нейлона и капрона дымилось розовое и голубое дамское белье…

Зина с трудом отводила глаза от этих витрин, она не могла налюбоваться красотой вещей, созданных для радости. Ей хотелось бы взять с собой всего – и шелку на платье, и туфельки, и широкого тюля на окна, и ковер для спальни, и ночную рубашку, всю в оборочках и кружевах, и хорошенькое платьице для Изюмки, и матросский костюм для Антона, и габардиновый плащ, который как раз годился бы отцу, и дорогие акварельные краски, и прекрасный альбом слоновой бумаги для рисования…

– Вот видишь, – сказал отец, – все растратили мы с тобой, всем накупили подарков. А что же для тебя? Для тебя-то и не купили ничего.

– Ну, – с улыбкой отмахнулась Зина, – а мне-то и не нужно ничего.

И вдруг, сказав это, она почувствовала, что и в самом деле ей ничего не нужно. Неужели она могла бы надеть эти узконосые туфли с уродливым каблучком или эту пышную прозрачную ночную рубашку? А занавески у них еще хорошие, и к тому же их сшила из полотна мама. Неужели Зина снимет мамины скромные красивые полотняные шторы и повесит какой-то дрянной тюль!

– Нет, нет, – повторила она, – ничего, ничего мне не нужно. И даже не хочется ничего!

– Ну уж новые краски-то, наверное, хочется, – сказал отец, покосившись на нее.