Придя в крепость на следующее утро, мы застали там перемены. Часовня не могла вместить всех. Заседания суда перенесли в просторное помещение, смежное с большим залом замка. Число судей увеличили до шестидесяти двух и всё против одной неграмотной девушки, которой неоткуда было ждать помощи.

Привели обвиняемую. Она была все так же бледна, но так же бодра, как и в первый день. Не удивительно ли? Накануне она пять часов просидела с цепями на коленях, на неудобной скамье, затравленная, запугиваемая всем этим зловещим синклитом, — и ни разу не освежилась даже глотком воды; никто ей этого не предложил. И если я сумел обрисовать ее вам, то вы догадаетесь, что сама она ничего не попросила. Ночь она провела в холодной клетке, обремененная цепями, но была по-прежнему спокойна, тверда и готова к борьбе; единственная среди собравшихся, она не выказывала после вчерашнего никаких признаков утомления.

А ее глаза — ах, если б вы видели их, ваше сердце разорвалось бы! Видали ли вы когда-нибудь, сколько затаенного огня, раненой гордости, непобежденной и непобедимой отваги в глазах пойманного орла, — не правда ли, вам становилось нестерпимо стыдно от его немого упрека? Таковы были ее глаза. Как много умели сказать эти чудесные глаза! Всегда и при любых обстоятельствах они красноречиво выражали все ее чувства со всеми их бесконечными оттенками. В них таились и щедрые лучи солнца, и задумчивые мирные сумерки, и опустошительные грозы. Не было в мире очей, подобных этим. Так кажется мне; и все, кто имел счастье их видеть, скажут то же самое.

Судебное заседание началось. С чего же оно началось — как вы думаете? С того же, что и первое: с тех же споров, которые уже были улажены накануне после стольких препирательств. Епископ начал так:

— Теперь ты должна дать присягу, без всяких оговорок, что ответишь правдиво на все вопросы.

Жанна сказала спокойно:

— Я уже давала присягу вчера, монсеньёр; этого достаточно.

Епископ; стал настаивать, все больше раздражаясь. Жанна качала головой и молчала. Наконец она сказала:

— Я вчера присягала — этого довольно. — И добавила со вздохом: — Право же, вы чересчур притесняете меня.

Епископ продолжал настаивать, но ничего не мог поделать. Наконец он вынужден был отступиться и поручил допрос старому мастеру на всякие коварные ловушки — доктору богословия Бопэру. Заметьте, как искусно этот хитрец задал свой первый вопрос — небрежно и словно между прочим; это хороший способ застать человека врасплох.

— Дело обстоит очень просто, Жанна: ты должна откровенно отвечать на мои вопросы, ведь ты в этом клялась.

Но он потерпел неудачу. Жанна не дремала. Она разгадала его хитрость и сказала:

— Нет. Ты можешь спросить такое, на что я отвечать не могу и не стану. — Потом ей, должно быть, подумалось, как непристойны для служителей церкви эти попытки проникнуть в то, что сам Господь запечатлел печатью тайны, и она добавила предостерегающе: — Если вы все обо мне знаете, вам бы лучше не трогать меня. Все, что я делала, я делала по велению Господа.

Бопэр переменил тактику и начал с другого конца. Он попробовал подкрасться к ней под прикрытием невинных и незначащих вопросов:

— Обучалась ли ты дома какому-нибудь ремеслу?

— Да, я умею шить и прясть. — И тут непобедимый воин, победительница при Патэ, та, что укротила льва Тальбота, освободила Орлеан, вернула королю корону и командовала армиями целой страны, гордо выпрямилась, тряхнула головой и сказала с наивным самодовольством: — В этом я могу поспорить с любой женщиной Руана.

Раздались шумные одобрения, — это понравилось Жанне, — и многие приветливо заулыбались ей. Но Кошон гневно приказал соблюдать тишину.

Бопэр задал еще несколько вопросов.