На другой день по городу говорили, что у него в кармане было заготовлено признание, которое Жанна должна была подписать. Не знаю, так ли это, но это очень вероятно. Признание, подписанное Жанной, было бы для Кошона и его сообщников особенно ценным — оно помогло бы убедить толпу.
Нет, они были не в силах сломить ее дух, помрачить ее ясный ум. Какая глубина и какая мудрость в этом ответе неопытной девушки! Найдется ли на свете десяток людей, которые понимают, что слова, вырванные у заключенного жестокими пытками, не обязательно являются истиной? А неграмотная крестьянская девушка указала на это с безошибочным чутьем.
Я всегда считал, что пыткой добиваются правды, и все так считали; но простые слова Жанны, полные здравого смысла, словно озарили все ярким светом. Так иной раз вспышка молнии в полночь вдруг на мгновение показывает нам долину, изрезанную серебристыми ручьями, дома, сады и усадьбы там, где была до этого одна лишь непроглядная тьма.
Маншон искоса посмотрел на меня, и лицо его выразило крайнее удивление, то же самое я прочел и на других лицах. Все это были пожилые и ученые люди, и все-таки деревенская девушка сумела сказать им нечто новое для них. Я услышал, как один из них пробормотал:
— Вот необыкновенное создание! Она сейчас прикоснулась к общепризнанной истине, старой, как мир, — и та рассыпалась прахом от одного ее прикосновения. Откуда у нее эти прозрения?
Судьи начали вполголоса совещаться. По отдельным словам, которые до нас доносились, можно было судить, что Кошон и Луазелер настаивали на применении пытки, но большинство других решительно противилось этому.
Наконец Кошон весьма раздраженным тоном приказал отвести Жанну обратно в темницу. Это удивило и обрадовало меня. Я не ожидал, что епископ отступит.
Возвратясь в тот вечер домой, Маншон сказал мне, отчего к Жанне не применили пытку. Для этого были две причины. Во-первых, боялись, как бы она не умерла под пыткой, а это было бы весьма невыгодно для англичан. Во-вторых, пыткой ничего не надеялись достичь, раз Жанна заранее заявила, что отступится от своих слов, сказанных под пыткой. Что касается подписи под признанием, то все считали, что к этому ее не вынудила бы даже пытка.
И снова весь Руан смеялся и три дня повторял:
— Свинья в шестой раз опоросилась, и опять неудачно!
А стены дворца украсились новым рисунком: свинья в митре уносит на плечах дыбу, а следом за ней идет плачущий Луазелер. За поимку неизвестных художников было обещано крупное вознаграждение, но никто на это не польстился. Даже английские часовые притворялись слепыми и не хотели замечать живописцев за работой.
Ярость епископа достигла предела. Особенно бесило его то, что не удалось применить пытку. Это была самая лучшая из его выдумок, и он не желал с нею расставаться. Двенадцатого числа он созвал некоторых своих приспешников и снова потребовал пытки. Но он не добился своего. Некоторые из судей были под впечатлением слов Жанны, другие опасались, как бы она не умерла под пыткой, третьи не верили, чтобы даже самая мучительная пытка могла заставить ее подписать ложное признание. На этом совещании присутствовало четырнадцать человек, включая самого епископа. Из них одиннадцать решительно высказались против пытки и твердо стояли на своем, несмотря на угрозы Кошона. Двое были с ним заодно и требовали пытки. Это были Луазелер и оратор — тот самый, которому Жанна посоветовала «читать по книжке», — Тома де Курсель, адвокат, прославленный своим красноречием.
К старости я научился сдерживать язык, но всякая сдержанность изменяет мне, стоит только вспомнить этих троих — Кошона, Курселя и Луазелера.
Глава XVII. На краю гибели Жанна предстает во всем своем величии
Еще десять дней прошли в ожидании. Именитые богословы Парижского университета, этого кладезя всякой мудрости и учености, все еще судили и рядили относительно «Двенадцати лживых обвинений». |