Скандал, как и положено, вскипел, наваристый и смачный. Виктор выдавал очередями заготовленные еще на лестнице: «Ты все знала, да? Знала, поэтому и спала со мной? Да кто вообще сказал, что ты богиня?» Апрель отмалчивалась, позволяя разгневанному мужчине исчерпать арсенал упреков. Опыт Мамы Лу, лениво напомнила Кэт со дна памяти, в борделе клиенту тоже всегда давали проораться.

Излив на голову Апрель объемистый громокипящий кубок, Виктор всем телом, точно авианосец, развернулся в Катину сторону. Но злость уже иссякла, да и понимал он: вина его матери лишь в том и состоит, что Катерина — не богиня, не демоница и не ангел. Упрекать ее в этом Витька не собирался. Добрый мальчик.

— Почему ты, мам? — грустно спросил он — и Катя немедленно узнала собственные интонации. Почему ты, Витенька? Почему ты порвал штаны, почему ты принес двойку, почему ты подрался, почему ты упал в фонтан? Почему ты впуталась в разборки ада и небес, Катерина? Отвечай уже, все равно отмолчаться не получится.

Над ответом Катя размышляла давно и безуспешно. Она не находила в себе ни должной воинственности, ни яростного стремления к победе — да что там яростного… Никакого стремления к чуждой, НЕ НАШЕЙ победе Катерина в себе не находила. Единожды виденная ею фифа Мурмур не топтала родных Катерининых нив, не жгла посевов и не рушила городов. Но даже если топтала-рушила-жгла, то не при Кате, а где-то вдалеке и втихомолку. И ничей пепел на стучался в Катино сердце, не взывал к отмщению, на героизм не сподвигал. Скучно было Катерине, скучно и неловко. В ее-то возрасте ввязываться в высокопарные прения ангелов и демонов, бегать по сезонным вечеринкам богов и видеть себя то спасительницей мира, то пешкой в руках сильных и беспощадных — как будто земных, настоящих дел не хватает!

Я слишком женщина для ваших игр! — так и хотелось крикнуть в каждое спокойно-надменное, чересчур надменное для человека лицо. Вы хоть разберитесь в людях, которых используете! Кто вообще додумался рекрутировать нас, податливых и кротких? Вы не видите, что мы готовы приклонить голову на любое плечо, которое не отдернулось от нашего прикосновения? Я же предам все высокие идеи оптом и в розницу, если на той, враждебной стороне окажется хоть один умелый иллюзионист, ловко прячущий в рукав женские сердца и растворяющий благие помыслы силой иронии. Если там, во вражеском стане, мне дадут право быть женщиной, свободной от борьбы… не существительным, а прилагательным… спокойным и красивым прилагательным… Я предам вас.

Поэтому вы решили взять в оборот Витьку и обеспечить мою преданность вашим мутным идеалам? История принца Гамлета и мамы его Гертруды вас ничему не научила? Или вы брезгуете учиться у людей тому единственному, в чем они понимают лучше вас — механике страстей человеческих?

Вопросы, риторические и не очень, множились в голове, словно рои голодных, подрагивающих брюшками ос. Катерина почувствовала себя на грани истерики.

— Вы, молодой человек, чем задавать своей маме вопросы, на которые даже боги ответа не имеют, — внезапно вклинился в затянувшееся молчание Тайгерм, — подумали бы сперва, как ей помочь. Над своей, так сказать, ролью во вселенской истории.

Ай да Тайгерм, ай да старый лис, захотелось воскликнуть Кате. Однако момент был неподходящий, а комплимент — сомнительный. Примет ли кот за похвалу звание лиса, да вдобавок старого? И все-таки ловко он Витьку укротил: чем на присутствующих орать, пусть подумает над своей ролью… Погодите-погодите. Как это — «над своей ролью»? Катерина с ужасом воззрилась на Тайгерма — и встретила взгляд не кота, но тигра, золотой и безмятежный.