— Этого ты хотел, братец? Забирай своего праведника, — нарушает густую, вязкую тишину голос князя тьмы. И ангел луны, опустившись на колено, просовывает под тело рыцаря сильные руки, поднимается, прижав Андрея к груди, будто спящего ребенка, и выносит из комнаты.

— Он же вроде спасти его хотел? — бормочет в недоумении Катерина.

— Он его и спас. От грехопадения, — поясняет Люцифер и голос его сочится любезным ядом. — Небесам не важен срок и качество вашей жизни, у них другие приоритеты. Ты и твоя семья для Уриила — инструменты искушения. Он искушал своего праведника любовью, дружбой, ревностью… Всеми атрибутами и призраками счастья. Пока не пришел к выводу, что закалка почти окончена и не хватает последнего — мученической смерти. Она, как отпуск закаленной стали, придает душе нужные свойства. Сегодня у Цапфуэля удачный день, в его кущи прибыла душа отличной выделки.

— Витя… — виновато оглядывается Саграда, не зная, что сказать сыну, как повиниться за весь этот паноптикум, созданный ее воображением, за цирк уродов, пародию на заповедник богов.

Сына в комнате нет. Да, собственно, и комнаты нет. Есть помещение, нисколько не напоминающее ни Катину двушку в Филях, ни квартиру ее мечты на Котельнической, ни солнечную мансарду Пута дель Дьябло в заповеднике богов. Оно наполнено уютом, словно уют здесь годами копили — и в то же время пугает памятливостью, точно дом с привидениями. Отчего-то Катя знает, куда идти, чтобы отыскать Витьку и попросить у него прощения или… в общем, чего-нибудь да попросить.

Виктор обнаруживается на кухне. Или не на кухне. Пространство, сплошь состоящее из мебельных углов, скрипучих половиц, полок с банками, наполовину, на треть, на осьмушку заполненными бог весть чем, жидким и сыпучим, сияющим в солнечном луче, будто драгоценный камень или песок тропических пляжей — и посередке, за многометровым столом на кривоватых львиных лапах (Катерина даже глаза протерла от изумления) устроились Витька и Апрель. Сидели на дальних его концах, словно надоевшие супруги. Может, и правда надоели друг другу?

— Вить… — Катин голос предательски дрожит. — Ты не злись на меня… Я не хотела Дрюню… то есть Анджея… В общем, я не хотела его… — Какое бы слово подобрать? Не хотела убивать? Предавать? Травить своими драконами? Учить обращаться с женщинами?

— Ты его просто не хотела, мам, — улыбается Виктор. Драконьи улыбки — жуткое зрелище. Но завораживающее. — В этом-то все и дело.

В голосе сына нет обвинения, даже упрека нет. Не хотела ты его. «И Рогнеда его себе в мужья не похотела». И в защитники своей чести — тоже. Гордячка Рогнеда Рогволодовна крепко влипла со своим «не хочу розути робичича». Может, не поминай она Владимиру рабского происхождения — и не был бы город захвачен, князь и его сыновья убиты, а сама княжна… Нечего и говорить о княжне. Вышла бы себе за Ярополка, и Гориславой бы не стала, и не строила бы всю жизнь планы отмщения за вырезанную семью и разоренную вотчину. Не произнеси Рогнеда-Горислава-Анастасия в свое время четырех слов, вошедших в историю смертоносных женских капризов.

Оскорбленный раб неостановим. У него есть все, чтобы посвятить себя мести. Вот ты, Катерина, и повела себя, как вам, рабам, положено: разозлилась, что тобой пытается распоряжаться кто-то помимо хозяина. Вот ты и отомстила рыцарю, что пытался сделать из тебя честную женщину. Вот ты и натравила на него свою ярость. Вот ты и зарезала его руками своей дочери. Вот ты и повязала свою девочку кровью. Или она — тебя.

Не набивайся мне в хозяева, чужак.

Но с сыном нехорошо получилось. Витька отобрал у Дрюни меч, обезоружил его, надеясь на благоразумие сторон.