Комбат удивленно покосился на него: это были совсем не те слева, которых он ожидал от добродушного толстяка в ответ на сообщение о смерти Подберезского.

Впрочем, решил он, у каждого свои способы держать себя в руках. Сколько людей, столько и способов...

— Похоронили уже? — спросил он.

— Кого? — рассеянно отозвался адвокат, сосредоточенно копаясь во внутреннем кармане пиджака.

«Вот сволочь», — подумал Комбат.

— Подберезского, — сдерживаясь, ответил он.

— Подберезского? А, Андрея... Нет еще, вас ждут.

На выходе Антон Антонович раздраженно ткнул в нос охраннику какую-то бумажку, которую выудил наконец из недр своего необъятного пиджака, и, колобком выкатившись на улицу, глубоко вздохнул полной грудью.

— Сигарету? — спросил он.

Борис Иванович с сомнением посмотрел на протянутую пачку. Какого черта, подумал он. Кому оно нужно, мое здоровье? Кому и что я все время пытаюсь доказать? Ведь ясно же, что ни черта я в этой жизни не смыслю и гроша ломаного не стою. Провести парня через весь Афган, целым и невредимым отправить его домой, к маме, а потом взять и погубить — через пятнадцать лет, в центре Москвы, погубить из-за каких-то двух вагонов вонючего железа... Вот сам бы и лез под пули, если невтерпеж...

Ему вдруг показалось, что увеличенные мощными линзами глаза толстяка таят усмешку, и не усмешку даже, а насмешку, и он почувствовал, что начинает понемногу свирепеть.

— Послушайте, вы, — сдавленно заговорил он, отталкивая руку с открытой пачкой «Мальборо», — законник, мать вашу...

Кто-то, незаметно подойдя сзади, положил ему на плечо тяжелую ладонь. Борис Иванович не глядя стряхнул ее, но ладонь немедленно вернулась на место, назойливая, как осенняя муха.

— Руки оборву, — пообещал он, оборачиваясь.

— Так уж и оборвешь? — усомнился Подберезский. — Уж больно ты грозен, начальник, как я погляжу.

— Так, — после долгой паузы сказал Комбат, справившись с эмоциями. — Не сгорел, значит...

— Дрова горят, — ответил Подберезский, — а меня в десантуре учили в огне не гореть и в воде не тонуть.

Между прочим, ты и учил, если уж на то пошло. Неужели поверил, что я так вот запросто дам себя спалить, как какое-нибудь полено?

— Черт, — сказал Борис Иванович, — погоди. Как же это? Как же тебя вместе со мной не замели?

— А я, когда из машины выпрыгнул, так башкой гвозданулся, что до сих пор перед глазами птички порхают. Ну и отключился... Глаза открыл, вижу: тебя менты заламывают. Ну какой, думаю, от меня в тюряге толк? В общем, как тот зайчик: за кусток, под мосток — ив лесок. Только меня и видели.

Комбат вспомнил полыхающий грузовик, в кузове которого длинными очередями рвались патроны, красно-синие огни проблесковых маячков, ощеренные, потные от злой работы лица за прозрачными забралами, автоматные стволы и резиновые дубинки, представил, чего на самом деле стоило Подберезскому это легкомысленное «за кусток, под мосток», и ошарашенно покрутил головой.

— Ну, солдат, — сказал он, — ну, удивил.

Оба вдруг расхохотались и обнялись.

— Комбат, — молотя Бориса Ивановича по спине, приговаривал Подберезский, — батяня...

Антон Антонович немного постоял со скучающим видом, несколько раз взглянул на золотые часы и наконец сказал, теребя оправу очков:

— Господа десантники... Господа! Вы не могли бы на время подобрать слюни и вспомнить о том, что нас ждут?

— А? — отрываясь от полузадушенного Подберезского, сказал Комбат.