Мерзавец, двойную цену супротив моей выпросил, а мне и этого платить не хотел. Поговаривал потом, что книга та — бесценна. С нее якобы сам первопечатник Иван Федоров свой знаменитый «Апостол» оттиснул во второй половине прошлого века… Только, я полагаю, враки все…
— Что еще знаешь об этом?
— Чем хочешь поклянусь — ничего больше не ведаю!
Чернобородый согласно кивнул.
— Ты все узнал, деньги забрал, карманы вычистил, — плаксиво канючил Лука, благополучно забыв, что денег-то у него было всего ничего — в кабаке за него незнакомец заплатил раза в три больше. — Отпусти ты меня, не нужон я тебе боле. Ну совсем не нужон.
— Правильно, — холодно улыбнулся чернобородый. — Совсем не нужен.
— Так развяжи. Чем хочешь поклянусь, крест поцелую, что ничего никому не расскажу.
— Отпустить-то просто, — не двигаясь, с усмешкой, произнес чернобородый. — Только вот славы имени своего уронить не могу…
— Что у тебя за имя такое?..
— Да простое. Прозвали меня Романом Окаянным.
Тут-то купец и понял, что пришел его смертный час…
Глава 3
ЛИТВА. КРЕСТОНОСЦЫ
«Солнце в этих местах совсем незлое. Добрым, правда, его тоже не назовешь. Ленивое, так, пожалуй, будет выразиться точнее. Изредка оно улыбнется путнику из-за черных туч, и на том спасибо. А так — вечные дожди да снега, снега да дожди. Волей-неволей загрустишь, поддавшись дурному настроению.
И привольные леса не радуют глаз, ведь под их сенью сыро и зябко. Того и гляди, натечет с ветвей за шиворот противная холодная влага.
Путник, присевший на камень у развилки дорог, вздрогнул и поежился, представив себе перспективу очутиться в мокром лесу. А между тем ветер шумел листвой, стряхивая с нее капли дождя и казалось путнику, что сквозь шелест доносятся голоса людей. Он прислушался внимательнее и уловил отдельные слова и даже фразы:
— Эй, Ермила! Где же твои крыжаки, черт бы их побрал?
— А вот подожди, распухнут как упыри от литовской крови и сами на землю свалятся, прямо к нам в руки…
— А ты уверен, что среди них обретается тот самый рыцарь, умыкнувший пану Ядвигу?
— Голову даю на отсечение! Я его по гербу запомнил, на котором рак держит в клешне цветок лилии.
— Сейчас мы ему клешни пообломаем!
— Тихо, тихо, сотник! Лучше прикажи своим лучникам быть в готовности!
— Да они же всегда готовы, пан Ян! Вот увидите, как заверещат гербовые, когда в их изнеженные тела вонзятся каленые наконечники наших стрел!
— Заверещат… — задумчиво повторил хрипловатый бас, принадлежавший, по-видимому, начальнику хоронившихся под деревьями воинов. Ну и пускай себе верещат, холера ясна!
— Об одном прошу, пан Ян. Вы и сотник, ради христа, не высовывайтесь! А то, не ровен час, эти крыжаки вас признают, тогда все дело насмарку.
— Не бойся, верный друг! Вы и без нас с десятком гербовых и их недоношенным хозяином справитесь!
— Едут! Едут! — раздался упреждающий голос с самого высокого дерева.
Услышав этот голос, путник, закутанный в черный плащ странствующего монаха, вскочил на ноги и быстро спрятался за валуном. Сделал он это не зря, поскольку через мгновение услышал тяжелый намет закованных в железо коней и бряцание боевых доспехов кнехтов и их господина — одного из рыцарей Тевтонского ордена.
Рыцарь со своим ближайшим слугой ехал чуть впереди. За ним поспешало воинство гербовых, названных так из-за того, что душой и телом принадлежали своему господину и даже носили на своих плащах изображение его герба. |