— Ты все неправильно понял! — прервал его Доминик. — Нас преследовали вольные стрелки.

— И вам удалось спастись? Считайте, что повезло!

На середину зала, с кружками в руках, вышли в обнимку двое пьяных. Им хотелось петь. Посетители отпрянули, стали жаться по стенам, в помещении сделалось еще теснее. За спинами Виллему с Домиником ничего не было видно, но их это не смущало. Солдат отвернулся и смотрел в зал.

Песня была по-солдатски грубая, и словами, и манерой исполнения. Мелодия вообще отсутствовала. Доминик обнял Виллему и прижал ее к себе.

В их уголке было совсем темно. Доминик откинул волосы со лба Виллему, погладил ее по щеке, потом приподнял за подбородок ее лицо, приблизил его к своему.

Виллему почувствовала, как дрожат его губы еще прежде, чем они прикоснулись к ее губам. «Господи, помоги, — молилась она про себя. — Не дай моему сердцу разорваться от счастья! Неужели это правда?» Его губы нежно, словно крылья бабочки, прижались к ее. Виллему не смела пошевелиться, не смела дышать. Это было чудесно!

«Поцелуй меня по-настоящему!» — мысленно потребовала она.

Доминик доказал ей, что умеет читать мысли на расстоянии. Виллему почувствовала его улыбку — значит, понял.

Он крепко обхватил ее за плечи, точно укутывая любовью и покоем, и поцеловал так, как ей и хотелось, — долго, горячо, страстно.

«Сейчас я умру», подумала Виллему и вздохнула, охваченная восторгом. Непременно! Такое счастье нельзя вынести.

Но Виллему вынесла. И Доминик отметил это про себя. Ее протяжный восторженный стон поведал ему, как она отнеслась к его поцелую. Ее пальцы играли с его длинными волосами, ноги беспокойно ерзали… Он понял, что зажег в ней чувства, которые не следовало выпускать наружу. Как он после этого сумеет устоять перед ней? Оттолкнуть ее? Доминик был очарован, околдован, пленен ею. Он сам же разрушил хлипкую стену, отделявшую их друг от друга. Смогут ли они когда-нибудь вновь возвести ее?

— Что нам делать, Виллему? — прошептал он ей на ухо.

— Не знаю. — Она не отнимала губ от его шеи.

— Ты должна знать. Ведь на карту поставлена твоя жизнь! Идем, мы поскачем в Хальмстад! В седле наши чувства успокоятся.

«Боюсь, что ты ошибаешься», — улыбнулась про себя Виллему, но беспрекословно двинулась следом. Доминик шел, расчищая им дорогу; он сгорал от страсти, по всему телу разлилась тяжесть, кровь его бешено стучала. Виллему с опущенной головой следовала за ним.

Когда Доминик помогал ей сесть в седло, у него дрожали руки.

— Мы словно бежим от самих себя, — нетвердым голосом проговорил он. — Я больше не могу сопротивляться, Виллему!

— Мы едем в Хальмстад? — Она прекрасно владела собой.

— Да! И давай не думать о постороннем! Вполне возможно, это та самая шхуна, на которой уехали из Копенгагена наши родные. Мы должны помочь им, пусть это будет нашей единственной целью и нашим единственным желанием.

— Хорошо.

Две безмолвные тени поскакали в западном на правлении. Тем временем в небесах погас последний пожар, и на землю опустился светлый летний вечер.

11

— Будем ехать всю ночь, — сказал Доминик.

— Хорошо, — покорно согласилась Виллему.

Однако вышло иначе. В небольшом селении им пришлось остановиться, чтобы дать отдых лошадям, накормить их и напоить из деревянного корыта около колодца.

— Доминик… неловко доставлять тебе лишние хлопоты, но мне не хочется так безжалостно гнать своего коня.

— Мне тоже.

— Пусть лошади попасутся вон там, возле старой мельницы.