— Она стоит посередине, — ответила я. Неужели папа собрался с ней поговорить? Отодрать ее за уши за то, что она заняла первое место по успеваемости? Я отчаянно желала, чтобы подо мной разверзлась земля и поглотила вместе со всеми остальными.

— Посмотри на нее, — сказал папа. — Сколько у нее голов?

— Одна, — чтобы ответить на этот вопрос, смотреть на Чинве не требовалось, но я все равно взглянула на нее.

Папа вынул из кармана крохотное зеркальце, размером с пудреницу:

— А теперь посмотри в зеркало.

Я уставилась на него. Отец повторил:

— В зеркало!

Я взяла стеклышко из его рук и украдкой туда заглянула.

— А сколько голов у тебя, gbo? — спросил папа, впервые обратившись ко мне на игбо.

— Одна.

— Как и у Чинве Джидиз. Так почему ты учишься хуже ее?

— Этого больше не повторится, папа.

Дул легкий ветер, свивая тонкую коричневую пыль в спирали, и я чувствовала ее вкус на губах.

— Я усердно тружусь, чтобы у вас с Джаджа было все самое лучшее. Вы должны правильно распорядиться этими привилегиями, потому что Господь, дав вам так много, ожидает от вас большего в ответ. Он ждет от вас только высшего результата. Мой отец не отправлял меня в лучшую школу. Он тратил свое время и силы на поклонение духам дерева и камня. Я бы ничего не достиг, если бы не братья и сестры из миссии. Я прислуживал в доме приходского священника целых два года. Да, я мыл, убирал и подавал еду. Никто не возил меня на учебу. Каждый день я преодолевал пешком до Нимо целых восемь миль, пока не окончил начальную школу. А чтобы заниматься в средней, мне пришлось работать садовником в миссии.

Я уже слышала историю о том, как тяжело и усердно он трудился, и как многому его научили святые сестры и святые отцы, и что он никогда не узнал бы всего этого от своего отца-идолопоклонника, деда Ннукву. Но я кивала и сохраняла заинтересованное выражение лица. Я надеялась, что мои одноклассницы не станут спрашивать, зачем нам с отцом понадобилось вести долгую беседу у дверей класса. Наконец папа закончил монолог и забрал из моих рук зеркало.

— Тебя привезет Кевин, — сказал он.

— Да, папа.

— До свидания. Учись хорошо, — он обнял меня. Коротко, символично.

— До свидания, папа.

Он зашагал по дорожке к выходу. Я провожала его взглядом, пока не прозвенел звонок на собрание.

В зале было так шумно, что матушке Лючии пришлось несколько раз призвать к тишине. Я всегда становилась в переднем ряду, потому что места позади занимали компании девочек, которые, прячась от учителей за нашими спинами, хихикали и перешептывались. Преподаватели стояли на приподнятом подиуме — высокие фигуры, облаченные в бело-голубые одежды. После того как мы пропели приветственные гимны из Католического песенника, матушка Лючия зачитала начало пятой главы Евангелия от Матфея до одиннадцатого стиха. Мы запели национальный гимн. Пение национального гимна стало одной из новых традиций Дочерей непорочного сердца, появившейся в прошлом году в ответ на беспокойство родителей, смущенных тем, что их дети не знали слов. Пока мы пели, я внимательно наблюдала за сестрами: национальный гимн Нигерии исполняли только темнокожие преподобные сестры, их сахарные зубы ярко выделялись на фоне смуглых лиц. Сестры с белой кожей сложили руки на груди или перебирали стеклянные бусины четок на поясах, внимательно следя, чтобы никто из учеников не уклонялся от пения. Когда мы закончили гимн, матушка Лючия обвела присутствующих пристальным взглядом сквозь толстые стекла очков. Она всегда просила кого-нибудь из учениц прочитать первые строки присяги, чтобы все остальные могли к ней присоединиться.

— Камбили Ачике, пожалуйста, начни присягу, — произнесла она.