— Я все, — она сунула заполненную анкету и загранпаспорт в окошко.

— Ждите, — ответила из-за стекла усталая горбоносая женщина. — Мы вас позовем.

Позвали не скоро. Сначала зашли все семьи с раскрасневшимися, зареванными маленькими детьми, обезумевшими от жары и тесноты. Зашли бездетные пары, стоявшие в очереди после нее. Зашел занудный мужик в кипе, который к ней клеился. Зашли, а потом снова вышли и уселись чего-то ждать плешивый дядька, его бальзаковская жена и испуганная старуха. Старуха снова попыталась его обнять, а он снова отвел глаза. Старуха закрыла лицо руками.

— Старики не должны плакать, — сказала Маша достаточно громко, чтобы плешивый ее услышал.

Старуха посмотрела на Машу непонимающими, нездешними глазами и медленно протянула руки к ней:

— Хабкэни…

— Что вы сказали? — неприязненно переспросил Машу плешивый.

Не ее дело. Это было не ее дело. Пусть плешивый дядька сам разбирается. Она вдруг вспомнила, как бабушка объясняла ей в детстве: когда видишь на дороге раздавленного голубя, трогать его не надо. Надо просто сказать: «Тьфу-тьфу-тьфу три раза, не моя зараза, не я довела, не мои дела». Старуха напротив была как раздавленный голубь. Не ее зараза. Тьфу-тьфу.

— Ничего, — ответила Маша.

— Но вы же к нам обращались?

— Нет. Не к вам.

— Мария Йомдина! — донеслось наконец из динамика. — Пройдите, пожалуйста, к консулу.

Она прошла, сжимая влажными пальцами файл с документами и с отвращением понимая, что едкий запах пота, который все эти часы окутывал ее ядовитым облаком, — это все-таки от нее, а не от кого-то из ее соседей по отстойнику.

Консул оказался смуглой высокой женщиной с нарисованными бровями, большими цыганскими серьгами и одесским выговором. Она почему-то сразу стала называть Машу «госпожой». В кабинете ее царил идеальный порядок, за исключением небольшого закутка, отделенного невысокой решетчатой загородкой. В закутке были беспорядочно свалены коробки с бумагами, детские раскраски и зарядки от мобильников. В груде хлама, увлеченно сопя и тихо побулькивая на своем языке, возилась девочка месяцев десяти. Тоже смуглая и очень похожая на консульшу.

— Ну так и зачем вы ко мне пришли, госпожа… — консульша сверилась с анкетой, — Мария Петровна Йомдина?

— Как зачем? — смутилась Маша.

Ребенок за загородкой распотрошил одну из коробок и, возбужденно подхо-хатывая, принялся рвать лежавшие там бумаги. Очень похожие на чьи-то заполненные анкеты.

— Там, может быть, что-то важное? — Маша кивнула в сторону коробок.

Консульша раздраженно покосилась за загородку, но ребенка не одернула. Звякнув серьгами, повернулась обратно к Маше.

— Госпожа! Я разве задала вам непонятный вопрос? Вы пришли в консульство Израиля, заполнили анкету на ПМЖ, а теперь сами не знаете, зачем вам там жить?

— Нет, я знаю… — Маша окончательно растерялась. Она, конечно, заранее готовилась ответить, почему она хочет уехать в Израиль. Готовилась рассказать полуправду. Не всю правду. Про то, что ей срочно требуется лечение и что именно в этом заключается главная причина ее «побега», она бы не стала рассказывать. Зато про дедушку, благодаря которому она с раннего детства воспринимала эту страну как место, где возможно любое чудо, где всегда светит солнце, шумит море, лопаются спелые фрукты и звучат прекрасные песни, — это бы она рассказала. Про то, что для нее это с детства — страна-мечта.