Он кивнул, заковылял вверх по улице и скрылся из виду.

Она улыбнулась. Это было так просто. Она имела над ними власть.

Нужно будет все-таки навестить маму. Мама не виновата. Виновата дурная наследственность. Бракованный ген.

В последнее время Маша практически к ней не ходила. Тяжело было сидеть с ней в душной палате.

Тяжело было слушать, как она бормочет стихи — раз за разом, раз за разом, будто где-то у нее в животе крутит ручку осатаневший шарманщик:

— Ах, невеста, где твой милый… Где венчальный твой венец… Дом твой — гроб… Жених — мертвец…

Или как она разговаривает с невидимыми гостями на мертвом, чужом языке.

Как она переходит на крик, и ее «увозят на процедуры».

Тяжело было видеть, как она лежит потом на кровати с поломанными пружинами, обколотая нейролептиками и транквилизаторами, бесчувственная, беспомощная, полумертвая. Наполовину мертвая. Как и положено дочери мертвеца.

А еще тяжелее было однажды вдруг тоже увидеть ее гостей.

Но нельзя же совсем к ней больше не приходить. Она ведь все-таки мать.

И еще нужно снова записаться на прием в израильское посольство. Визу на ПМЖ ей теперь, конечно же, не дадут. У нее ведь нет документов, подтверждающих еврейские корни. Но она просто обязана встретиться с той маленькой девочкой. Объяснить, что мама ее больше не видит. Что никто ее больше не видит. И обнять ее. И сказать, чтобы она уходила в свою страну.

В ту страну, где всегда светит солнце, шумит море, шуршит песок и лопаются спелые фрукты. В ту страну, где звучат прекрасные песни. И где даже ветер оставляет сладкий вкус на губах, и

Спасибо Дмитрию Аксельроду, Рами Юдовину и Галине Азаркевич за помощь с ивритом.