— Не надо, Ксюша, — попросил Гоша.

   — А мама… — не обращая на него внимания, продолжала Ксения. — Ее вещи в шкафу, вышивка в кресле, флакон духов, недочитанные журналы, тапочки… Декорации… Осталисьдекорации к прошлой жизни.

   — Ксения, милая, давай сейчас не будем об этом, — Гоша подошел и обнял ее за плечи. Она мягко повела ими, освобождаясь от прикосновения.

   — А о чем мы будем? — вытирая слезы, спросила она. — Попытайся представить себе: о чем?

   — О том, что пройдет время и все уляжется. О том, что здесь ты обретешь второй дом, — ответила за Гошу Любовь Ивановна. И увидела, как та качает головой. — Да не умеюя читать твои мысли! Ответь что-нибудь вразумительное, ради бога!

   — Я очень вам благодарна, — сжав руку Гоши, тихо сказала Ксения. Потом словно спохватилась и резко выпустила его ладонь из своей. — Меня раздирают противоречивыечувства. Первое — боязнь остаться одной, второе — желание одиночества. Пожалуй, второе сильнее. Я хочу переварить все, что случилось. В больнице было много времени,но я как-то не о том думала. Жизнь за окном, казалось, больше меня не касается. Сейчас все по-другому. Я должна идти дальше. Как? Для чего, черт подери, я появилась на свет? Неужели ради того, чтобы пережить этот ад кромешный? Я обязана найти смысл. Об этом я и хочу подумать.

   — Я помешаю? — тихо спросил Гоша.

   — Думаю, нам нужно какое-то время не встречаться, — отведя взгляд, ответила Ксения.

   — Может быть, не сегодня, дети? Не в этот первый день возвращения в реальность, — засуетилась Любовь Ивановна. Она продолжала играть роль миротворца, противоречащую ее истинным мыслям и намерениям.

   — А я не вернулась, я навсегда осталась в том душном августовском вечере. Сейчас он пугает меня меньше, чем будущее, — с вызовом произнесла Ксения. Она решительно подошла к проему кухонной двери, жестом остановила Гошу. — Я переоденусь и все-таки поеду домой.

   — Переночуй, поспи. Может быть, завтра ты будешь думать иначе.

   — А послезавтра снова по-новому. На что это похоже? — зло сверкнув глазами, спросила Ксения.

   — Я провожу тебя, — Гоша был сам не свой, но понимал, что спорить бесполезно. — Это я могу для тебя сделать?

   — Да, спасибо.

   Когда Ксения вышла из кухни, Гоша медленно опустился на стул, обхватил голову руками. Ища поддержки, посмотрел на мать. Она ковыряла вилкой остывшее рагу, время от времени поглядывая на Гошу.

   — Мама, я ничего не понимаю. Что мы сделали не так?

   — Это вопрос, который ты будешь задавать себе всю жизнь, — ответила Любовь Ивановна и, многозначительно посмотрев на сына, добавила: — Всю жизнь, если решишь связать ее с Ксенией.

   Негодование читалось на лице Гоши, но через несколько мгновений оно сменилось выражением обреченности.

   Борис был единственным человеком, не считая матери, кому Гоша мог сказать все или почти все.