Негодование читалось на лице Гоши, но через несколько мгновений оно сменилось выражением обреченности.

   Борис был единственным человеком, не считая матери, кому Гоша мог сказать все или почти все. Настал тот момент, когда держать все в себе больше не было сил. Хотя Краснин настолько хорошо знал своего товарища, что ему не нужно было долго объяснять, в чем дело. Он давно догадывался о причинах Гошкиной понурости, рассеянности, полного безразличия ко всему: рядом с Виноградовым не было его прекрасной спутницы. К тому же, как говорится, мир тесен, и вскоре даже без желания на то Гоши, Борис без подробностей знал все, что произошло с Ксенией и ее семьей. В самом начале семестра слухи с невероятной скоростью облетели институт, на время застряли на языках студентов, вытеснив все текущие новости. Время шло, а история Гоши и его невесты обрастала все новыми душераздирающими подробностями. О Виноградове и его девушке не говорили только самые ленивые и инфантильные, а таких в студенческой среде очень мало. Быть на слуху — дело непростое. Борис видел, с каким лицом его всегда такой веселый ижизнерадостный товарищ входит в аудиторию. Груз неприятностей изменил его до неузнаваемости. Всегда такой легкий в общении, он перестал быть на себя похожим. Руководитель его дипломной работы, Виктор Алексеевич, высказывал недовольство по поводу его несобранности, но в ответ получал только молчание.

   — Что с вами, Игорь? Где ваш энтузиазм, желание работать? Заделов много, осталось только придать всему законченный вид. Соберитесь, я вас не узнаю!

   — Я постараюсь.

   — Я все понимаю, Игорек, в жизни всякое бывает. Я всегда относился и отношусь к вам с уважением. Поверьте, все проходит. Возьмите себя в руки.

   Виноградову было безразлично, что думает о нем Виктор Алексеевич. Голова Гоши была полна мыслей, слишком далеких от дипломной работы и учебы. Отношения с Ксенией стремительно портились, сходили на нет. Она отдалялась, совершенно не желая объяснять причины. В это было трудно поверить. Во время их последнего телефонного разговора Ксения попросила пока не беспокоить ее, чтобы в ее голове все улеглось.

   — Мы не должны сейчас встречаться. Ты только не сердись, Гоша, — ее голос звучал официально, был напрочь лишен эмоций. Словно она произносила заученный текст.

   — Почему я должен сердиться? Я не понимаю — это, по-моему, гораздо хуже. Тебе трудно, а я никак не смогу помочь на расстоянии. Это меня убивает, пойми. Это неправильно.

   — Пока я не могу быть с тобой. Не могу и прошу — не настаивай ни на чем. Это только все испортит окончательно. Я разберусь с тем, как жить дальше, сама. Тебя не должно быть рядом, иначе я приму неверное решение. Ты не сможешь меня переубедить, не трать время, силы.

   — Ксения?

   — Да?

   — Как ты себя чувствуешь? — Гоша все больше беспокоился, что стресс повлиял на ее сознание серьезнее, чем предполагали врачи. Именно эти изменения делали Ксению неконтактной, непредсказуемой. Мама тоже все время твердит о том, что она больше никогда не станет прежней. Но Гоша не хотел никого слушать — он должен быть с Ксенией рядом, иначе он предаст ее. Он никогда не простит себе этого. — Как твои головные боли?

   — Спасибо, я хорошо себя чувствую. Голова не болит, бессонницы нет.

   — Я рад это слышать.

   — Я хорошо себя чувствую, особенно если сравнивать с отцом или мамой, — холодно добавила Ксения. — Зачем ты постоянно спрашиваешь? Ты ведь знаешь, как я не люблю этого вопроса!

   — Да, прости.