Ливень прошел серыми волнами по Лабелину, отбарабанил дробь по черепице, отхлестал тугими струями оконные стекла и ставни, прожурчал улицами, влился лужами в щели под входными дверьми… Покончив с городом, дождь переполз на околицу, и там нашел новую лакомую добычу. Пятьдесят тысяч человек стояли толпой среди поля. За их спинами трепетали шатры и навесы, чадили дымком походные кухни. Перед лицами людей ничего не было, лишь поле да тракт, уходящий на север. Люди ждали чего-то, а может – кого-то, и не смели уйти, не дождавшись. Ливень принялся за них.

– Дождь – это хорошо, – говорил Лосось. Он то и дело теребил бороду, чтобы стряхнуть капли, а те налипали вновь. – Хорошо, братья. Под дождем когти не бьются.

– Этт-то ты с ч-ччего взял? – спрашивал Билли, стуча зубами.

– Им Агата не велит. Когда земля сухая – только держись. По снегу – тоже за милого душу. А по грязи ни в жизнь не будут биться.

Лосось неторопливо огладил бороду, его слова набрали значимости от этого жеста.

– Ну, коли твоя правда, – ответил Весельчак, – то нам гробки. Простоим тут до самой зимы. Кого лихорадка не уложит, те на морозе околеют. А когти явятся на готовенькое. Пройдут себе без печали, только зубы мертвецам повыдирают.

– Зачем?

– А что с нас еще взять? Ни денег, ни доспехов. Копья – и те поганенькие. А зубы хорошие, пригодятся. Вот, глядите!

Весельчак улыбнулся во весь рот, сверкнув белыми резцами. Солдаты согласились: хорошие зубы, какому-нибудь грею вполне сгодятся, а то даже и кайру.

– То-то же. А прочее, кроме зубов, воронам оставят. Вороны нетопырям – что сестры, нетопыри их любят, при любом случае мясцом кормят.

– Заткнись, В-ввесельчак! Чтоб тебя п-первого… – начал Билли и сухо, надрывно закашлялся.

Нетопырями или когтями называли северян – из-за Ориджинского герба: летучей мыши со стрелою в когтях. Поначалу звали еще ледышками или мерзлыми задницами – в первые дни, пока был азарт, пока хорохорились. Нас – полста тысяч, их – восемнадцать. Мы стоим в обороне: грудь колесом, копья частоколом, вот какие молодцы. Они придут с долгого марша, усталые, потрепанные. Напорются на нас – восемнадцать против полста! – да и расшибутся в труху. Дадим мятежнику пинка прямиком под мерзлую задницу – полетит до самой Первой Зимы!

Так говорили и жгли костры, грелись похлебкой, закусывали лепешками, травили байки. Но шли дни и дожди. Земля из черного масла, небо из мешковины. Промокшая одежда не высыхала никогда, отвратно и зябко липла к телу. Стоялось тяжело: мерзнешь, мокнешь, ждешь. К вечеру вымотан, как последний пес. Только и мыслей: согреться да поесть. А Весельчак говорит:

– Вот и подумайте: как тут биться? Стоим еле-еле…

Мерзлые задницы таких трудностей не испытывали. Каждый день кто-то приносил новость: северяне захватили Синий Лес; взяли замок Ормит; прошли Журавлики… Они в двух днях от нас. Нет, в полутора. Нет, в дне. Нет, таки в двух.

Чертовы ледышки двигались не прямиком по тракту, а зигзагом, то и дело отклоняясь, захватывая новые замки, городки, деревни. Северяне не спешили. Какая спешка!.. Им давеча хватило наглости устроить целый турнир в честь победы при Дойле!

Лосось говорил:

– Это хорошо, что не спешат.