— Игорь, — честно ответил Скунс, не успевший найти своё место в жизни: хоть и много линолеума возле плинтусов, а коли нет мозгов вовремя уйти в тень… н-да, тяжёлый случай…

Девчонки смеются, я давлюсь едва не проглоченным фильтром (нельзя же так шутить, когда я вкушаю никотин!), где-то под кроватью Овчаловой еле слышно похрюкивает Кабан.

Приговор Иа суров:

— Вон! — и сразу уточняет, — В свою палату…

Утром Сергей Андреевич у нас — с извечной просьбой:

— Ребята, одолжите одеколон, пожалуйста.

Дело в том, что Пингвин своим литературным мозжечком не осилил догадаться — не преподают гуманитариям высшую математику! — взять в колхоз что-нибудь для морды после бритья, и теперь после каждой шибко мужской процедуры прибегает позаимствовать «VENUS» «у временное пользование».

Я никогда не отказываю ему в столь невинном желании:

— Почтём за честь. Пожалуйста.

Надо было видеть его личико, когда нервные пальчики обхватили вожделенную поверхность флакона.

— Э-э-э… — а дальше неловкая пауза.

Пингвин разглядывает почти пустую стекляшку. А ведь ещё вчера флакон был как только что из магазина. Полный. А сегодня…

То на одеколон, то на нас.

Мы не отводим честных взглядов: мол, как вы вообще могли такое подумать?! какая низость! Мы к вам со всей душой, а вы так отплатили за нашу доброту… а-я-я-я-яй… нехорошо…

Пингвин в сильном смущении покидает нашу гостеприимную палату.

* * *

Скунсу снится сон: у Шэрон Стоун ноги уже затекли в раздвинутом положении, а он никак не может со змейкой на ширинке договориться — и так её и сяк, и так и сяк — болт без резьбы!

— Скунс, — Олег тормошит его за плечо, — Скунс, харэ дрочить!

— А?..

— Дрочить, говорю, прекращай. Приятное это дело, мы тебя понимаем, но НЕ ПРИ ВСЕХ ЖЕ!!

— Да я за змейку… за бегунок… Сломалась…

— За змейку? Ну-ну. А если будешь и дальше дрочить, не только с бегунком проблемы будут, но и яйца отпадут! Понял?!

* * *

— Они обещали позже подъехать. Понятно? Возможны проблемы, — добавляет дёгтю Кабан. Да не ложку, а целое ведро. И не в бочку мёда.

Каждому — по ножу. Во внутренний карман афганки. У меня и у Олега ещё и топоры в рукавах припрятаны.

Мы здесь чужие. Мы в открытом космосе и без скафандров: вокруг вакуум, и некому помочь, пиво закончилось, а памперсы здесь не продают.

К тому же с нами бабы — лыбятся, сиськами трясут, смеются. Чего им волноваться? Мы за них поволнуемся. Мы же вроде как мужики, типа защитники, Всем-По-Голове-Раздаватели. А что гостей в три раза больше как числом, так и габаритами — это им, сучкам, как раз больше всего и нравится: какие мальчики! взрослые! сильные! а много как! — и вверху много, и внизу, а посередине много-много-много и ещё немножко. Они, канарейки, настолько довольны и оптимистичны, что даже и не подозревают: если взрослым мальчикам вдруг, походя, придёт в голову разложить их, канареек, прямо на этой полянке, у ночного костра, жопой канареечной голой в листья и сучья, то…

Успеем ли мы, раздаватели, достать железо?

А если успеем, надолго ли хватит нашей обороны?

Смогу ли я, лично я, укусить лезвием живое тело? Я-то, наверно, смогу, а остальные?!

Лыбятся, смеются — девочки.

Из пластиковых стаканчиков хмуро пьют водку — мальчики.

Напротив трое: щурятся от дыма. С нами пьют, салом закусывают.