Наконец Лейла вышла из дому. Доктор советовал ей как можно больше гулять. Главное — это длительные прогулки, свежий воздух и… перемена климата. Конечно, ни о какой перемене климата и думать не приходилось. Отец последних денег не жалел, чтобы хорошенько накормить дочку, выходить ее. Ну, а климат, — его без больших денег, как известно, не переменишь. Пусть уж лучше совершает длительные прогулки, раз иначе нельзя.

Для первого раза Хайрие-ханым наняла самого плохонького извозчика — чтобы было подешевле, — тепло укутала дочь, усадила ее в пролетку и повезла к морю.

Перед отъездом разыгралась сцена, глубоко взволновавшая Али Риза-бея. Уже усадив дочь, Хайрие-ханым виновато оглянулась и осторожно положила рядом с Лейлой то самое злосчастное бархатное манто, о котором Неджла сказала, что оставляет его сестре «на добрую память». Эти злые и обидные слова, сказанные в пылу ссоры, невольно вспомнились теперь. Безусловно, никто не собирался повторять эти слова; и не дай бог, если о них вдруг вспомнит Лейла, тогда впору выбрасывать манто… Но Лейла молчала, сидя с безразличным видом. Хайрие-ханым набралась смелости и сказала как можно спокойнее, будто не случилось ничего особенного:

— Ну-ка, доченька, накинь себе на плечи…

Воцарилась тягостная пауза. Али Риза-бей почувствовал, как к горлу подступил комок…

Лейла очнулась, провела руками по лицу, словно хотела протереть глаза, и покорно подставила плечи.

Али Риза-бей облегченно вздохнул.

Каждый день Лейла надевала свое бархатное манто и отправлялась на прогулку.

Первое время Али Риза-бей смотрел на эти долгие отлучки из дому сквозь пальцы. Девочка угнетена, ей надо рассеяться, а прогулка за городом или даже бесцельное шатание по улицам как нельзя лучше развлекут ее. По крайней мере, Лейла хоть на время забудет о нищете, в которой они живут. К тому же зимой, когда рано темнеет, сидеть дома без света совсем скучно.

Но иной раз в голову Али Риза-бею лезли тревожные мысли: «Нельзя разрешать молодой девушке в одиночестве бродить по городу. Она так поздно возвращается… И еще эти знакомые, которые раньше дневали и ночевали у нас в доме, — Лейла опять водит с ними дружбу…»

Прошло время, Лейла выздоровела, боль и страдание исчезли бесследно, и девушка опять была весела и беспечна. А старый отец все еще относился к ней как к больной. Он не решался поговорить с ней строго, боясь разбередить старые раны. Постепенно эта нерешительность превратилась в непонятный страх…

А потом начали доходить тревожные слухи. Впрочем, Али Риза-бей и сам замечал: его Лейла менялась прямо на глазах; откуда-то появились вульгарные манеры, непочтительность, даже грубость. Его дочь уже и слушать не желала отцовских наставлений! Да и сколько можно наставлять, читать нотации, повторять прописные истины? Он сам устал от них, ведь все равно никто не хочет их слушать, каждый норовит поступить по-своему…

Вот и получилось, что Лейла пользовалась свободой по своему усмотрению и жила, как ей вздумается.

Время от времени приходили письма от Неджлы, и с каждым разом они были все печальнее, все тревожнее. Еще в дороге молодая женщина поняла: на роскошь и богатство нечего надеяться; Абдульвехаб-бей — вовсе не богач, это только в Стамбуле он выдавал себя за миллионера. Мелкий делец, посредник или барышник, он брался за любое дело и никаких определенных доходов не имел. В Бейруте, вместо сказочного дворца, созданного воображением, Неджлу ждал маленький домик, напоминавший курятник; вместо послушных слуг, выстроившихся вдоль широкой мраморной лестницы, ее встретил свекор в халате, две жены Абдульвехаб-бея и куча ребятишек. Убедившись, что теперь она не богаче Ходжи Насреддина, — несколько жалких побрякушек, привезенных из Стамбула, вот и все имущество, — Неджла вздумала проявить строптивость.