У Кена в доме все было совсем по-иному. Отец Кена был служащим в компании, которая занималась производством картонных коробок. По мнению мамы, ответственная работа. А дядя Боб ничего не делал, целый день слоняясь по дому. Вот в этом-то и разница; просто раньше он этого не замечал.

Мама всегда отзывалась о них как-то по-странному, особенно когда Кен говорил про дядю Боба что-нибудь хорошее, что особого труда не составляло, потому что дядя Боб был и вправду очень славным — по крайней мере, Кену так казалось. Мама же всегда говорила про него такое, что только сейчас обрело смысл. Например: «Твой дядя Боб никогда не был мне настоящим братом. Он не старался мне помочь. От него никогда не было и не будет толка. За всю свою жизнь он ни единого дня не трудился честно. Сочиняет стишки на поздравительных открытках! Или малюет какие-то картинки! И все за гроши. Разве это занятие для взрослого человека? Нечего удивляться, что его жена — комок нервов. Живут в этом жалком домишке, где летом печет, как в духовке, а зимой студено, как в могиле. Когда идет дождь, крыша течет. Не могу понять, как их еще не снесло ветром».

Только нынче утром мама сказала: «Я отпускаю тебя, Кеннет, не без дурных предчувствий…» Но тут же оборвала себя и заговорила совсем о другом.

Кен не знал, что означают слова «дурные предчувствия», но теперь у него появилось некоторое представление.

— Черт побери, — пробормотал он про себя, — и я ведь застрял здесь до вечера в понедельник.

Фрэнси опять верещала ему что-то в самое ухо, Хью с жутким скрежетом волочил его чемодан по засыпанной гравием дороге, а Джоан твердила, что солнце уже село и что им следует поспешить, если они не хотят, чтобы тьма застала их на середине пути:

— Мама нам как следует задаст, если мы не явимся домой до наступления темноты. После того как она услышала сову, она прямо заклинилась на этом.

— Чего? — не понял Кен.

— По ночам сова кричит, как человек, которого убивают. Когда мама услышала ее крик в первый раз, она позвонила в полицию. Приехали полицейские и несколько дней обшаривали буш. Но мама считает, что это не птица. Она убеждена, что в буше лежит мертвец.

Дом, в котором жили дядя Боб с тетей Кэт, вовсе не был жалким. Может, крыша и текла, когда шел сильный дождь, может, он и дрожал на сильном ветру, но развалюхой он никак не выглядел, особенно сейчас, в мягком свете уходящего дня. Наоборот, сейчас, когда окна его гостеприимно сияли сквозь строй растущих вдоль дороги деревьев, он был похож на дворец и казался приютом для путников, уставших от долгого пути. А Кену слышался голос матери, которая говорила, как говорила всегда: «Ну конечно, опять везде горит свет!» У Кена дома так не было, никогда не было.

— Сладкая кукуруза! — заверещала Фрэнси, — Ура! Ура! — И помчалась вперед с криком: — Мамочка, Кен приехал! Кен приехал! Кен будет спать у меня, правда?

Никто не обращал внимания на Фрэнси. Фрэнси продолжала болтать не закрывая рта, но в ее сторону даже не смотрели. Она говорила не переставая и на крыльце, и в гостиной, и на кухне, пока тетя Кэт целовала Кена, а дядя Боб пожимал ему руку. Фрэнси трещала без умолку, как включенное на полную мощность радио где-то в глубине дома, которое никто не слушал, но было лень выключить. Они разговаривали, не замечая ее.

Шум этот сбивал Кена с толку, кроме того, он устал, стер себе ноги и в глубине души чувствовал себя несчастным, хотя и старался улыбаться и отвечать «да» или «нет» там, где это требовалось. Он не мог понять, почему не замечал раньше, как у них шумно. У Кена дома было тихо и спокойно, никто никогда не повышал голоса, даже спорили так, чтобы ни в коем случае не услышали соседи.

Хью дул себе на руки и объяснял каждому в отдельности, что натер их до крови, таща чемодан Кена.