– Пироги со свининой, мясо на шампурах, шкварки со сладким картофелем камоте, рыба горбыль в лимонном соусе, фаршированный сладкий перец, устрицы с плавленым сыром, картофельное пюре по-лимски – с салатом, сыром и маслинами, хорошо охлажденное пиво, – перечислил Искариоте и, небрежно махнув рукой, добавил: – Это только начало. А потом перец ахи с курятиной и белым рисом и вяленая козлятина. А в промежутках, чтобы скоротать время, кисель из кукурузной муки и нуга от доньи Пепы. Так что не вешай нос, Карреньито!

– Да мы не съедим и половины – лопнем.

– Это ты лопнешь. А у меня живот растягивается, как резиновый. Надо уметь жить. Мы еще не успеем дойти до козлятины, как ты уже забудешь свою Мерседес.

– Я не забуду ее никогда, – твердо произнес Карреньо. – Точнее, не хочу забывать. Я ведь даже не знал, что можно быть таким счастливым, господин капрал. Может, оно и к лучшему, что все так вышло. Что счастье оказалось таким коротким. Ведь если бы мы поженились и жили вместе, постепенно начались бы все эти ссоры-раздоры, которые отравляют жизнь супружеским парам. Но у нас этого не было, и у меня остались только самые прекрасные воспоминания.

– Она удрала от тебя с твоими четырьмя тысячами долларов после того, как ты убил из-за нее человека и помог получить новое избирательское удостоверение, – возмутился Литума. – А у тебя распрекрасные воспоминания об этой пьюранке. Ты мазохист, Томасито.

– Я знаю, что ты не позволяешь вмешиваться в свои дела, – неожиданно серьезно сказал Искариоте. Он был весь в поту, его тучное тело колыхалось, когда он тянулся за куском и отправлял его в рот. Сейчас он держал перед собой вилку с рисом и покачивал ею в такт словам. – Но все-таки разреши мне дать дружеский совет. Знаешь, что я сделал бы на твоем месте?

– Что?

– Я бы отомстил. – Искариоте поднес наконец вилку ко рту и принялся пережевывать рис, прикрыв от наслаждения глаза, потом он проглотил его, запил пивом, облизнул толстые губы и только после всего этого продолжил: – Она должна поплатиться за свое свинство.

– Что-что? – поразился Карреньо. – Знаешь, Толстяк, хоть у меня на душе и кошки скребут, но от твоих слов мне хочется смеяться.

– Надо бы ударить ее по самому больному месту. – Искариоте не обратил внимания на его слова. Отдуваясь, он вытащил из кармана большой белый платок с синей каймой, расправил его обеими руками и промокнул лицо. – Скажем, отправить ее за решетку как сообщницу Борова. Это нетрудно сделать, достаточно подложить донос в следственные материалы. И пока суд да дело, пока все будет раскручиваться, придется ей посидеть в женской тюрьме в Чоррильосе. Она не говорила тебе, что боится попасть в тюрьму? Пусть, пусть посидит, там ей не сладко придется.

– А я ее вызволю оттуда. Приду ночью с лестницей, с веревками. В общем, ты меня заинтересовал, Толстяк.

– В Чоррильосе я могу устроить так, чтобы ее поместили в зону, где держат лесбиянок, – пояснил Искариоте с таким видом, будто речь шла об уже решенном деле. – Вот тогда она узнает, почем фунт лиха, Карреньито. В этой зоне половина женщин сифилитички, и она тоже подцепит там какую-нибудь заразу.

– Это мне нравится уже меньше. Чтобы мою любимую заразили сифилисом? Да я этих лесбиянок своими руками разорву.

– Есть и другой способ. Давай разыщем ее, схватим и доставим в комиссариат полиции в Такоре, там служит один мой хороший знакомый.