– Если не считать моего сына!.. – с яростью выдохнул владетель Мендеса.

    – Амон дает и Амон берет, – промолвил Тахос. – У тебя есть другие сыновья, подобные юным львятам.

    – И когда я сяду на престол в Танисе, они будут стоять первыми у моих колен, – продолжил Анх-Хор. – Я одарю их землями клана Инара, и будет один сидеть в Гелиополе, а другой – в Песопте.

    При этих щедрых обещаниях лицо Урдманы разгладилось. Он бросил взгляд на словно бы вымершую деревню, пристально оглядел дорогу и холмы, затем произнес:

    – Выходит, ты ошибся, Тахос: Пекрур, вонючая жаба*, все еще в лагере и не готов к сражению.

    – Однако лазутчики с холмов не вернулись, – возразил тот. – Где они, во имя Амона? Спрятались в деревне и пьют пиво? Жрут финики и тискают баб?

    Хасса нахмурился:

    – Порази меня Сохмет, если так! Люди надежные, проверенные, ветераны ассирийских войн; в воде как рыбы, в болоте как змеи… Нужно подождать.

    – Нельзя ждать, – сказал Тахос. – Мы уже здесь. Тот, кто долго ждет, остается без меда.

    – Нельзя, – поддержал его Анх-Хор. – Лев не медлит, ломая шею антилопе, и не медлит сокол, запуская когти в журавля.

    Урдмана с минуту размышлял, и я, пользуясь глазами Хассы, мог заметить, что владетель Мендеса колеблется. С одной стороны, было так соблазнительно нагрянуть в лагерь, когда враг не ждет, и взять его у вертелов с бараниной. С другой стороны, лазутчики все-таки не вернулись, и это внушало подозрения – вдруг Пекрур, вонючая жаба, задумал какую-то хитрость.

    – Пошлем полусотню воинов, – наконец решился Урдмана. – Если пройдут, ты, Тахос, поведешь три полусотни пращников и копьеносцев и затаишься у склона холма. Мы с Хассой поспешим к тебе с остальными копьеносцами и щитоносцами. Обоз оставим здесь, и его будут прикрывать твои лучники, господин мой Анх-Хор. Расставь их в том поле овса, и пусть они следят за нашими отрядами и будут готовы стрелять, если мы попадем в засаду.

    Молодой царевич с обидой поджал губы:

    – Клянусь Амоном, я привык биться в первых рядах!

    – Те, кто бьется в первых рядах, часто гибнут, а мои сыновья еще не сидят в Песопте и Гелиополе, – с мрачной усмешкой произнес Урдмана. – Если в холмах нет людей Пекрура, ты пойдешь за нами и твои воины будут пускать стрелы, а потом вместе с нами ворвутся в лагерь. Но сейчас, – он повернулся к холмам, – сейчас пришли мне тех лучников, которых я просил. Трех самых лучших! И пусть на каждой их стреле будет начертано проклятье Пемалхиму!

    Я вышел из сознания Хассы в тот момент, когда первый мендесский отряд, полусотня легковооруженных, двинулся по дороге к холмам. Конечно, Пекрур пропустит их, как и воинов, которых поведет Тахос. Я не сомневался, что вождь Востока достаточно опытен и хитер, чтобы не поддаться на эти уловки; он пошлет своих бойцов в атаку лишь тогда, когда увидит перья на шлеме Урдманы. И начнется бой! Кровавая сеча меж холмов и на дороге, по ту и по эту их сторону… Биться будут с яростью, присущей ливийцам, никто не уступит и не отступит, ибо силы врагов примерно равны. Сотни падут, сотни будут изранены, и, возможно, в живых не останется ни одного вождя.