Бог упорно отвергал его жертву. Не это ли — случай получить желаемое?

— Оставайся здесь, — хмуро проговорил Иордан, — а я сейчас вернусь.

Он согнулся и полез в маленькое оконце.

Харузин сел на землю у стены, подставил лицо солнцу, прикрыл глаза. Ему хотелось оказаться где-нибудь совсем в другом месте. Потом он стал думать о своих больных, о Лавре, о ливонцах. И вдруг совершенно неожиданно для себя осознал: нет, не хочет ни в какое другое место! Он хочет находиться именно здесь. И здесь жить. И сделать так, чтобы другие жили здесь тоже.

— Здесь и сейчас, — пробормотал он. — Даже ливонцы. Даже они. Никакие они не враги, обычные потерянные люди. Вроде ремарковских солдат, если не хуже.

— Держи! — раздался голос Иордана.

Харузин вскочил, повернулся к окну. В отверстии, прорубленном в стене, моталась белесая головка. «Как будто роды принимаю, — подумал Харузин. — Впрочем, откуда мне это знать? Я в жизни не видел, как рождаются дети! Даже в кино».

Он протянул руки и подхватил ребенка под мышки. Дитя оказалось легким, точно перышко. Но ни сжигающей лихорадки, ни нарывов под мышками не оказалось. Чума, убившая всех его близких, этого ребенка не коснулась.

Харузин выволок его наружу, положил на землю. Следом выкарабкался и ливонец. Обтер об одежду руки, сказал:

— Сделаешь мне горячую воду, хорошо?

Харузин кивнул.

Он часто грел воду для того, чтобы мыть больных и тех, кто за ними ухаживал. Только это никогда не помогало. Или он думал, что не помогает, а на самом деле польза была?

Ребенок — мальчик лет шести — вздохнул и закашлялся. Свежий воздух удивил его, от избытка кислорода закружилась голова, и он, взмахнув было ресницами, опять закрыл глаза.

— Сними с него одежду, — приказал Иордан.

Сергей подчинился, стащил все, что было на ребенке, и бросил в дом.

— Дотащим голым, — предложил Иордан. — А там оденешь во что-нибудь свое. И знаешь что? Пусть живет пока снаружи.

— Ясно, внутрь я его не потащу, — сказал Харузин.

Он еще раз посмотрел на мальчика и вдруг ахнул.

— Что? — спросил Иордан недовольно.

— Смотри!

Под мышками у ребенка обнаружились еще не зажившие шрамы. И в паху — такие же.

— Он был болен, — сказал Харузин. — О Боже, всемогущий Боже, он был болен и поправился!

* * *

В тот день на поправку пошло еще трое, а через день улучшение заметили у десятка больных. Тихой, глубокой радости не было конца, хотя эпидемия продолжалась. Сейчас на город надвигалось самое неприятное время: получившие надежду люди начали искать виноватых в том бедствии, которое на них обрушилось. Оцепенение, вызванное неизбежностью смерти, спало, и хлынула, пузырясь, грязноватая накипь.

Иордан убил четверых за одну неделю. Он ненавидел мародеров — и особенно таких, которые норовят отобрать необходимое у живых вместо того, чтобы мирно обворовывать мертвых.

Поскольку сам ливонец походил на разбойника, ночной люд, промышлявший на улицах Новгорода и лазивший по брошенным домам, его не сторонился. Чтобы не выдавать себя выговором, Иордан предпочитал изображать глухонемого и в ответ на все попытки заговорить с ним только мычал — весьма убедительно. При этом он улыбался и кивал головой, поскольку увечные люди зачастую оказываются еще и немного слабоумными.

Однако силой ливонец отличался большой и мечом владел отменно, поэтому его никогда не прогоняли. Говорили при нем все, что в голову взбредало, а после приглашали в какой-нибудь лакомый дом, где, возможно, придется отбиваться от сторожей или хозяев.