Из соседней комнаты вдруг раздались звуки органа. Ионе доводилось слыхать, как играют на органах в церквях римского обряда — в русских-то, понятное дело, такой музыки не услышишь, в русских церквях пение в подражание ангельскому, один только чистый голос. Но и органная музыка Ионе понравилась. Он об этом никому из своих, естественно, не говорил, чтобы не нарваться на неприятности и не прослыть «латинником». Еще скажут: «Известное дело, скоморох, ему подавай бряканье да звяканье. Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Был Животко скоморохом, таковым и останется, сколько его ни воспитывай». Ну, что-нибудь в этом духе.

Понятное дело, Севастьян так говорить не будет, вот другие — запросто.

Севастьян! Имя пришло на ум как бы само собой и обожгло радостью. Вот как звали его лучшего друга, человека, перед которым Иона преклонялся. Человека, с которым они прошли через несколько сражений… Севастьян Глебов. Вот как его зовут. Господин Глебов.

Уже лучше!

Урсула тихонько пошевелилась под рукой Ионы и заговорила.

— Что? — Он наклонился к ней, чтобы лучше слышать.

— Кто эти господа? — спросила девушка. — Ты не знаешь?

— Понятия не имею, — заверил Иона.

— Они нас не видят? — опять спросила Урсула.

— Похоже на то…

Она кивнула, как бы довольная тем, что он подтвердил ее предположения, и устроилась поудобнее. Урсуле — хорошо, для нее весь мир представляет собой одну большую сплошную странность. Она не пугается, когда видит нечто непонятное. Она попросту знает о себе, что любая новая вещь непременно покажется ей удивительной. Как будто заботливая нянюшка непрерывно рассказывает ей увлекательнейшую историю, сказочку, у которой нет конца.

А Иона в точности знает, что происходит нечто такое, от чего стоит бы удрать куда подальше. Только вот удирать пока что некуда. Выхода не видно.

И вдруг что-то опять изменилось. Люди, бродившие по комнатам, стали как будто ярче. И один из них внезапно уставился на Урсулу с Ионой.

— А вы что тут делаете, ребятки? — спросил он, быстро подходя к сидящим на полу. Его сапоги из очень грубой кожи громко простучали по камням. — Вы откуда здесь взялись?

Он наклонился над обоими, потом сел на корточки и улыбнулся так невесело, что у Ионы захолонуло сердце.

— Мы не знаем, господин, — сказал Иона. — Мы тут проснулись, а вы ходите… И никого больше.

Сидящий на корточках отвернулся, громко выругался и прокричал, обращаясь к остальным:

— Тут дети — из тех, кого немцы угоняли! Каша готова?

Поскакало по лестницам — вниз, во двор:

— Федор! Каша готова?

— Готова?

— Готова?

Со двора донеслось:

— Го-то-о-ова!

Человек, обнаруживший Иону с Урсулой, протянул им руки:

— Идемте, ребята, поедим. А вот что с вами потом делать? Не брать же вас в наступление!

— А кто наступает? — спросил Иона, крепко держа Урсулу за руку.

Солдат засмеялся, все так же невесело.

— Да наши! Наши наступают! Наконец-то… Границу уже перешли. Ты разве и этого не знаешь?

Иона пожал плечами неопределенно. Он знал, что «наши» то наступают, то отступают и что король Эрик, по слухам, намерен вмешаться в эту войну значительными силами. Это особенно занимало Иону, поэтому он спросил здоровяка:

— А что шведы?

Тот остановился уже у самого выхода, явно озадаченный:

— Какие шведы?

— Высадились? — спросил Иона.

— В Нормандии американцы высадились, — сказал здоровяк.